«Надеяться на пониманье» – тринадцатая книга живущего в Одессе поэта Ильи Рейдермана. Немолодого поэта – живущего в мире, в котором истошные голоса политиков и поп-кумиров – заглушают чуть слышное «шевеленье губ». Он – наследник подлинной классической традиции, которую выбрал ещё в юности, в противовес всё ещё влиятельной моде на всё несколько скособоченное и авангардное. И – не последнее по значимости – человек русской культуры, живущий в Украине, с 2007 года – член Южнорусского Союза Писателей. Правда, в Одессе предпринимались специальные меры по защите русского языка, тут есть два ежеквартальных русскоязычных издания – весьма уважаемый альманах «Дерибасовская – Ришельевская» и сравнительно недавно ставший на ноги журнал «Южное сияние». В них автор широко представлен. Но …далеко от Москвы! От внимания столичных критиков.

Ещё будучи студентом, он встречался с Павлом Антокольским (несколько лет с ним переписывался), с Анной Ахматовой в её последний приезд в Москву, а позже – с Анастасией Ивановной Цветаевой. И вот спустя почти полвека с последнего посещения столицы – он, приехав в Москву, убедился, что, по его мнению, нынче «Москва стихам не верит». Кстати, так он и назвал один из двух своих поэтических вечеров. В тоненькой книжечке стихотворений последних лет «Надеться на пониманье», изданной в Москве («Вест-Консалтинг», 2013), – есть, как мне кажется, стихи и строки, которые могли бы сделать честь любому крупному поэту. Но, как человек, долгое время занимающийся общественной деятельностью, я знаю, что одного таланта деятелю литературы и искусства сегодня явно недостаточно, своё творчество нужно уметь «позиционировать» и «продвигать», обладая способностями маркетолога.

…Книгу открывает крымский цикл, написанный три года назад. Автор приезжал в Крым на фестиваль «Славянские традиции», сидел у развалин старого храма, у камня, лежавшего на земле, но глядевшего в небо. «А какая на сцене истории драма/ знать ему не дано. Это ведомо нам». Вот первая, и, может быть, самая главная нота книги – тоска по исчезнувшей духовной «вертикали», восприятие мира как храма. «Мы на камне сидим. Но под небом. Под небом!/ В храме дня. Тишину на ладонях держа». В его стихах господствует высокое слово, да и сам он то и дело поднимает взгляд к небу – «чтоб облака, деревья эти/ как книгу мудрую – прочесть…». И самая большая печаль для него: «Как будто бы какой-то гнусный бес/ сорвал цинично занавес небес,/ и мы живём под небом – но без Неба». В таком мире люди – всего лишь актёры, «пустые оболочки», «говорящий прах». И через много страниц мы вновь натыкаемся на зловещий образ: «Его лицо – как бы из пластилина!». В одном из стихотворений автор говорит: «я не играю в этой жизни роли» – но это не смирение со своей «незначительностью», а принципиальный отказ от всякого актёрства.

Эта книга – не собрание стихов, написанных по случаю, но некое, почти религиозное, послание. Однако, дух, её пронизывающий, не укладывается в рамки ни одной из конфессий. Это религия бытия. Главный её постулат: быть достойным бытийного Дара. Не уронить его, удержать в руках, отдарить в ответ. Отказаться от «воли к власти». «Царь природы? Но где твой престол?/ Сядь на пень. Брось корону в траву». И в стихотворении рядом: «Не выше и не ниже я растений./ Я только существо – не божество». В книге звучит императив нравственного преображения, – но во имя чего? Во имя того, чтобы «донести бытие в ладонях» до всех, кто любим, чтобы быть живым (что вовсе не просто в технизированном мире квазиживого). «А важно быть живым, лететь, как ветер,/ листву колебля, ветви шевеля,/ и знать наверняка: ты есть на свете./ Как всё, что есть. Как небо. Как земля». Быть подлинным, вообще быть, – оказывается сегодня делом едва ли не самым трудным. «Ведь если на свете хоть что-нибудь есть/ – есть лишь в напряжении крайнем». Необходимо нравственное напряжение души. Нужно «отыскать живое место, ранку,/ где совесть шевелится. Мысль болит».

Нас нет без мысли, без слова, обращённого к Другому. Об этом – и в стихотворении «К русской речи», посвящённом Юрию Кублановскому: «Речь – она сзывает нас на вече./ Говорить, совместный смысл ища». Речь обращена не только к современнику, но и к Дальнему Собеседнику. «Прозренья копишь и догадки,/ бог весть кому их адресуя». Правда, иногда, когда тебя намеренно не слышат, становится больно. Но поэт словно бы заговаривает боль: «Заешь обиду сладким чем-нибудь./ О, что бы это ни было – забудь!».

Автор известен в городе и как музыкальный критик, он издал большую книгу статей и стихотворений о музыке. И в рецензируемой книге он пишет: «Человечья жизнь – звучит фальшивой нотой,/ не настроившись на верный камертон». Книга поэта Ильи Рейдермана – такой камертон. Чистый звук истаивает в воздухе. И поэт говорит, обращаясь к самому себе: «Поэзия ведь вовсе не потеха/ и не в соревновании забег./ Так говори, оспаривая век,/ на дальнее рассчитывая эхо».