1. Рожденному в Крыму

Февральским днем евпаторийский пляж
Избит тяжелой ледяной волною
И чайка неподвижно, как муляж,
Стоит среди песка, протяжно ноя.
Направо вход в распахнутый Курзал,
Трамвай отходит в полдень на Мойнаки,
О чем тебе еще не рассказал
Татарин, продававший козинаки.
На Набережной духовой оркестр
Играет что-то вроде венских вальсов,
И незаполнено одно из мест,
В котором будет летом бочка с квасом.
А дальше – не заполнено Гнездо
Летящей ласточки, и зимний Ливадийский
Дворец пустует, как забытый дом,
Что брошен, не прощаясь, по-английски.
Дорога заросла на Симеиз,
Визирь не бросит, уходя, монетки
В волну, чтобы вернуться; вечный бриз
Не тронул море, лески, лодки, ветки.
Еще пустует Крым, коль не рожден
Пока ты в нем, и все еще от груза
Бессрочной памяти освобожден,
От всех реалий роковых Союза.
Пройдет еще лет двадцать и на льду
Потерпим поражение от чехов,
И будет плакать в городском саду
В далекой Ялте безутешный Чехов.

2. Моря в океане

Моё море, как дом с очертанием точным границ,
С окружающей родственной рыбой, кочующим крабом,
Где медуза парит, распуская свои сто ресниц,
Под рыбацкою лодкой со всем ее мыслимым скарбом.
Где прогулочный катер с названьем, как сон, «Лабрадор»,
Каждый час от причала отходит, с волнами не споря,
Словно верит: на кратком пути он найдет коридор,
Что проложен от Черного до Средиземного моря.
Океан – он иной. И соленый, и горький на вкус,
Хула-хупом вращает от впадины призрачный берег,
Совпадая с тобой по шестому, похоже, из чувств,
То есть, всей шириной – от Европы до пары Америк.
Он растет в высоту и на дне, у далекой звезды,
По сравненью с морской вызывающей чувство повтора,
Возникает прибой и, само по себе, без воды
В нем из пены рождается море – его, «Лабрадора».

3. О разлуке

Чем дольше врозь, тем больше перемен,
Тем толще пыль, прямее кипарисы,
И масса зин (ничуть не меньше, лен)
Толкутся ныне в прошлом, да и присно.
Скорей всего, не вспомнит на бегу
Волна и вместе с нею берег пенный
Ни мальчика, который в курагу
Влюблялся, словно жертва Мельпомены,
Ни юношу в далеком Судаке,
Плывущего серебряной дорожкой
Под мраморной и вечно вдалеке
Разбросанной по верху мелкой крошкой.
Ни пары, что снимала в гараже
Под Ялтой ровно три квадратных метра –
И это было раем, и уже
Изгнанием их, судя по приметам.
Теперь иначе. Даже имена:
«Игла» – ПЗРК, и комплекс «Тополь»,
«Шмель» - огнемет, и «Хризантемы» на
Всех трассах, что ведут на Севастополь.
И ты другой. Будь шведский ротозей,
Кондитер из Парижа, римский пастор,
Ты б, вероятно, здесь нашел друзей,
В дальнейшем возвращаясь, но не часто.
А так, что скажешь? Лучше потерять,
Чем приближаться к этой зоне риска,
Где БэТээРы выстроились в ряд,
И униформа цвета кипариса

4. Прощальное путешествие в Тавриду

Прозрачное солнце, хрустальные волны, полуденный пляж.
«Абрау Дюрсо» серебрится в бокале и тает во рту.
«Налить вам еще?» – «Почему бы и нет.» – Обступивший пейзаж
В пузатом стекле отразился по сторону эту и ту.
«Как часто в Крыму?» – «Да, не часто.» На стенке гора Аю Даг
Со спящим в шампанском Медведем и с горным, в ухабах, шоссе
От Ялты, считай, до Алушты – и скверная эта езда
Зависит всегда от того, кто в дороге с тобою сосед.
Боками бокала рисуется весь Воронцовский дворец,
Штрихами – подвалы Массандры и плачущий Бахчисарай
С гнездом над обрывом, где ласточку ждет желторотый птенец.
Где счастливо прожито детство в Раю. Где кончается Рай.
По контурам бухту узнаешь легко: Коктебель, Карадаг.
Завис параплан в облаках над палатками в жаркий июнь
И сверху ему очевидней маршруты, что знают суда,
Идущие на Евпаторию, то есть на запад и юг…
«Какими судьбами?» – «Поверьте, случайно. Бокал пригубить.»
Со дна пузырьки поднимаются и в перспективе глотка
Прощального всё исчезает, на все отраженья забить
Теперь остается. «Вам доброй дороги!» – «Спасибо. Пока.»