Где-то между небом и землей. МАНСУР и ЛЕХА сидят на завалинке, правда, дома за ними нет. Ничего нет - пусто. Леха пытается закурить. Сигарета повисла у него на губах, но чем прикурить, Леха найти не может, хлопает по карманам новенького черного костюма и все без пользы. Толкает Мансура.
ЛЕХА. Эй ты, зажигалка есть? Или спички?
МАНСУР. Нет. Не курю.
ЛЕХА. Ну да. Не курит он. У вас, чурок, все не как у людей. (Мнет сигарету и выбрасывает.) И мои тоже хороши. Сигареты в карман положили, а огонька подбросить забыли. Вот придурки. Поиздеваться решили. (Встает, нервно ходит). Ну, бля! Курить хочу!
МАНСУР. Ты не думай. Подумай о чем-нибудь другом. О чем-нибудь хорошем.
ЛЕХА (задумывается). Хорошее…(зло). Ты че, издеваешься?! (Ходит, потом садится) Ты чего трясешься?
МАНСУР. Земля у вас холодная. Мерзну.
ЛЕХА. Холодно ему… А чего приперся? Сидел бы в своем кишлаке и жарился на солнышке.
МАНСУР. Надо было. Старшей сестре замуж пора.
ЛЕХА. И чего?
МАНСУР. Приданое надо, денег надо.
ЛЕХА. Много?
МАНСУР. Много. Тыща долларов.
ЛЕХА. Тоже мне деньги.
МАНСУР. Тебе может и не деньги. А у меня семь сестер. И только один брат. Мы вдвоем калым собирали. Сначала одной сестре. Потом другой. Понимаешь?
ЛЕХА. (смеется). А чего, так, без калыма, замуж не берут? Страшные что ли?
МАНСУР. Думай, что говоришь, да. Мои сестры все красавицы. Только без калыма нельзя. Стыдно. А где его взять? Дома работы нет. Совсем, никакой. Приехал сюда, дома строить.
ЛЕХА. Ага. Строитель. К моей бабе и пристроился.
МАНСУР. Я же не знал, что она твоя. Я же как человек – понравилась девушка, женился. Все у нас хорошо было.
ЛЕХА. А я, выходит, помешал чужому счастью? Черт, хотел же на контракт подписаться. Нет, дурак, дембельнулся. Домой спешил. А тут такое западло. И друганы мои, хоть бы предупредили. Слышишь ты, чурек, я ведь тоже хотел, чтобы все хорошо было, чтобы свадьба, чтобы пацаны гульнули, чтобы маманька довольна была. А что вышло то? У-у-у! Какой-то али-баба у меня Ленку увел. Ты…
Леха хватает Мансура за грудки.
МАНСУР. Драться будем?
ЛЕХА. Больно надо. (Отталкивает Мансура.). Я тебя второй раз убить не могу. (Достает снова сигарету, с наслаждением нюхает, убирает в пачку.) Бля, ну курить же хочу. (Ходит, оглядывается). Не пойму только, где мы с тобой зависли? Что за место? Мысли есть? Чего молчишь? Ну, молчи, молчи. Я так понимаю, не должны мы с тобой в одном месте оказаться. Не положено. По каким-нибудь этим божьим законам не положено. Я ж тебя ножичком почикал. Значит, ты безвинно убиенный, и тебе положено хилять до рая.
МАНСУР. До рая?! Ты меня как собаку в яму бросил, одежду снял, землей забросал! Ни молитв, ни доброго слова, да. Не могу я теперь дорогу домой найти, к предкам своим. А все ты! Ты… А ты-то как сюда попал?
ЛЕХА (смущенно). Так удавился я. Нажрался и удавился. Мамкиными колготками. Сидел себе дома один, квасил, и вдруг накатило. Представил, ярко так, в картинках: вот поймают меня, притащат в суд, посадят, как чмо какое-то за решетку, прокурор пробубнит, что я представляю большую опасность для общества и влепят мне лет так пятнадцать, и просижу я все лучшие свои годы на зоне. Ни тебе девку трахнуть, ни в кафешке с друзьями погудеть. Вообще вся жизнь насмарку. Жалко так себя стало, заревел как баба. Ну и удавился. Зря, наверное. Только что ж теперь… Видишь, какой костюмчик мне друзья на прощанье сообразили. Хотели еще галстук завязать, но мать завопила – не надо больше никаких удавок. А чго, я не против. У меня отродясь галстуков не было. Короче, хорошо проводили. Только поп отпевать отказался. Выходит, я здесь тоже без молитв. Да-а… Вот, блин, попали.
Молчат.
МАНСУР. Ты кому-нибудь сказал, где меня закопал?
ЛЕХА. Нет, я чё дурак что ли.
МАНСУР (мрачно). Плохо.
ЛЕХА (снимает пиджак, накидывает на плечи Мансура). На. Не трясись. Достал уже.
МАНСУР. Я домой хочу. У нас земля сухая, легкая, как пыль. Летом босиком шагу не ступишь – горячо, ноги обжигает. Солнце голову печёт, надо шапку надевать.
ЛЕХА (смеется). А-а. Панамки у вас такие, черные - тюбетейки. Ну чего, согрелся?
МАНСУР. Нет. (Пауза). Надо живым рассказать, где меня искать. Слышишь, пойдешь и расскажешь.
ЛЕХА. Как? Ты чего? Мы же теперь на этом свете, а они – на том. Тьфу! Наоборот. Да один хрен. Сейчас хоть заорись, они нас не услышат. Ни тебя, ни меня.
МАНСУР. Надо. Не знаю как, а надо. Иначе мы здесь, между небом и землей, вечно болтаться, будем.
Село. Строительный вагончик. Ночь.
ХУРАМ и ОТЕЦ МАНСУРА сидят на полу, перед ними на низком столе из ящиков стоит блюдо с пловом.
ХУРАМ. Отец, ты ничего не ешь. Стынет.
ОТЕЦ. Не хочу. Ешь. Тебе работать. Много работать, и за себя, и за брата.
ХУРАМ. Я ем. (Отодвигает миску с едой).
ОТЕЦ. Скажи, ты брата искал?
ХУРАМ. Искал. Только как же его найдешь? Здесь такой лес… Черный, сырой, края не видать. Тут и живой человек легко пропадет, а уж мертвого спрятать – никаких проблем.
ОТЕЦ. Плохо искал.
ХУРАМ. Отец, зря ты так говоришь.
ОТЕЦ. Куда они могли пойти?
ХУРАМ. Никто не знает. Вдвоем они в лес ушли. А вернулся только один. А теперь и у него не спросишь.
ОТЕЦ (вздыхает). И зачем только Мансур с ним связался. Пусть бы лаял. Не обращал бы внимания.
ХУРАМ. А ты бы отец, что сделал? Смолчал бы?
Отец ложиться на лежанку, отворачивается. Хурам устраивается в другом углу. Мансур и Леха входят в вагончик.
ЛЕХА (шепотом). Это твой батяня?
МАНСУР(шептом). Да, это мой отец. И брат. Думаю, можно не шептать. Все равно не услышат.
ЛЕХА (спотыкается о ящик в темноте, хватается за ушибленную ногу). Твою душу мать! (Смотрит на спящих.) Точно не слышат. Прикольно.
Вот видишь, я был прав. Не сможем мы им ничего рассказать.
МАНСУР. Надо что-то придумать.
ЛЕХА. Вот и придумывай. (Оглядывается.) Ты тоже здесь жил?
МАНСУР. Жил.
ЛЕХА. Это же не жилье, а собачья будка.
МАНСУР. Мы привыкли. Только зимой очень холодно.
ЛЕХА. Чего ты заладил – холодно да холодно.
МАНСУР. А ты утром по морозу вставал, когда печка давно остыла, и ботинки ледяные, и роба колом стоит, и на полу иней?!
ЛЕХА. Вставал. Не наезжай. У нас в доме прислуги нет. Маманька с утра обычно с похмелья мается. Ей не до печи. Ей вообще все пофиг. Так что сам вставал, сначала бежал с голой жопой на очко, отлить, потом рысью в дровяник, а потом уже печку топил. И сидел под одеялом, ждал, когда тепло станет. За то потом красота, можно в трусах по избе ходить. Африка…
МАНСУР. Да… Я люблю, когда в доме тепло. Знаешь, когда Лена меня первый раз в гости пригласила, я сомлел. Представляешь, присел на диван и уснул. Сразу. Так тепло было. Так хорошо. Как дома.
ЛЕХА. Да, у Ленки хата теплая, с газовой колонкой. У тебя губа не дура. Тебя, блин, как сурка в теплую нору потянуло…
МАНСУР (садится рядом с лежанкой отца). Слушай, ты иди. Я хочу с отцом побыть. Давно не видел его. Соскучился.
ЛЕХА. Чего ты меня гонишь, куда я пойду?
МАНСУР. Иди к матери.
ЛЕХА. Не понял. Ты меня что, послал?
МАНСУР. Послал. Иди домой.
ЛЕХА. А-а… А я подумал...
МАНСУР. Иди. К маме иди, да.
ЛЕХА. А оно ей надо?
МАНСУР. Тебе надо. Повидаешь. Может, и про меня расскажешь.
ЛЕХА. Ладно, я пошел… Только ты особо не надейся.
Леха уходит.
МАНСУР. Здравствуй, отец. Ты мне конечно не ответишь. Но я знаю, ты меня слышишь. Скажи мне, зачем я родился на свет, и почему жизнь у меня была такой короткой? Вспомнить почти нечего.
Отец садиться на постели, но сына не видит, смотрит в другую сторону. Может сон ему сниться.
ОТЕЦ. А помнишь Мансур, как я вам с братом велосипед купил? Большой велосипед, как для взрослых. Купил в городе за большие деньги и потом долго вез в автобусе. Автобус маленький, в нем и так не пройти, а тут я еще со своим велосипедом. Все ругались – шофер ругался, старики, женщины. А молчу себе, думаю, как вы с братом радоваться будете.
МАНСУР. Помню, отец, конечно помню. Намучался я с твоим подарком… Долго учился педали крутить. Велосипед тяжелый был, чуть не с меня ростом. Я пока ногу через раму перекидывал, он падал. И я вместе с ним. И ноги, и руки – все в коростах были. И еще в смазке от цепи. Брат надо мной смеялся, думал, я плакать буду. А я не плакал. Ты на меня смотрел, мама смотрела. Я не мог плакать. Потом я все равно научился, когда брат в город уехал. Я по всей округе гонял. А ноги, руки снова грязные были, все в желтой пыли.
ОТЕЦ. Знаешь, сын, а велосипед до сих пор исправный. Я каждый день на нем в поле езжу. Мотыгу подвяжу с боку, брючину закатаю и еду. Весь день в поле работаю. Тяжело конечно, спина стала ныть. Да что поделаешь. В этом году я наш участок весь луком засадил. Лук хорошо на рынке берут. Мало платят, конечно, но хоть какие-то деньги…
МАНСУР. Прости, отец. Оставили мы тебя одного. Уехали. Ни я, ни брат ничем помочь тебе не можем.
ОТЕЦ. Ничего. Я все понимаю. Разве могут луковые грядки семью прокормить. Не могут. На кого сетовать? На все воля божья.
Отец снова ложится и спит, как ни в чем не бывало. Мансур встает и хочет уйти, но останавливается.
МАНСУР. Плохо мне здесь, отец. Холодно. Найди меня, забери домой. Очень прошу, не уезжай без меня. Пусть и руки мои, и ноги будут снова в желтой пыли. Как в детстве…
Дом Лехи.Ночь.
Мать Лехи спит, сидя за столом, положив голову на руки. На столе остатки скудного застолья: стопки, засохшая закуска, на полу пустые бутылки. Входит Леха.
ЛЕХА. Эх, маманька. Как всегда, наклюкалась. (Зовет) Мать! Маманя! Спит. Ну, спи. Ты и живая-то меня не слышала, а теперь и, точно, до тебя ни доорешься.
Входит Артем.
АРТЕМ. Эй, есть кто?
ЛЕХА (прячется). Блин! Тёма! Ну, какого хера приперся?
МАТЬ (просыпается). Господи, как будто Лешу видела. Вот как живой, здесь, за столом сидел.
АРТЕМ. Приснилось что ли?
ЛЕХА. Ага, приснилось.
МАТЬ. Сидел, нарядный такой, в костюме, в котором мы его похоронили. И говорил со мной.
АРТЕМ (закуривает). Чего говорил-то?
ЛЕХА. А то…Чтобы ты дружок херов мне зажигалку в карман положил. Сам-то затягиваешься.
МАТЬ. Чего говорил…. Не помню. Ой, голова моя дырявая. Поди чего-нибудь важное говорил. Артем, ты бы за водочкой сбегал, посидим, сыночка моего помянем. (Дает деньги). На вот, и сигарет себе купи, и консерву какую-нибудь подешевле.
АРТЕМ. Это я мигом.
Артем убегает, мать прихорашивается у зеркала, прибирает на столе, не слышит сына и не видит.
ЛЕХА. Мать, ну ты как всегда в своем репертуаре. Лишь бы мужик был и водяра к нему, а остальное - похер. И меня туда же… Маманя, он же пацан, ровесник мой, а ты расфуфырилась. Э, хоть губы не мажь! Не смеши людей. Рюмки только своей дешевой помадой заляпаешь. Слышишь! Эй! Тарелки хоть вымой. Чего ты их этой грязной тряпкой вытираешь. Мать! Я кому говорю! Ну, бля, ну не слышит. У-у! В гробу я этот цирк видел! В гробу и есть, блин…
Леха убегает.
Село. Опорный пункт полиции. Утро.
Участковый пьет чай с печеньем и читает газету. Входит Отец Мансура.
ОТЕЦ. Здравствуй.
УЧАСТКОВЫЙ. Ага. Здорово. Проходи, присаживайся, старик. Чаю будешь? (Наливает чай в чашку, пододвигает пакет). Вот печенье есть, угощайся.
ОТЕЦ. У меня зубов нет.
УЧАСТКОВЫЙ. Так у меня тоже нет. А ты вот бери печенюшку, в воде размачивай и ешь. Вкусно.
ОТЕЦ. Спасибо.
Пауза. Сидят, пьют чай с печеньем.
УЧАСТКОВЫЙ. Вот у вас там, в ваших краях, дорого зубы вставить?
ОТЕЦ. Дорого.
УЧАСТКОВЫЙ. И у нас дорого. А знаешь, где я первые зубы потерял?
ОТЕЦ. Скажи.
УЧАСТКОВЫЙ. В армии. Я еще при совке служил, в стройбате. Так у нас там целая орда ваших была. И дружно они так кучковались, всегда вместе. А у меня часы были, хорошие, механические, отец подарил на школьный выпускной. Ну и однажды «ушли» мои часы, а потом - хоп и на руке у одного урюка появились. Пошел я разбираться. Ага. Ну и получил по зубам. Вот что характерно… Наши парни за меня не заступились, ни один. А эти, ваши, за своего всей кучей навалились. Я тогда не знал на кого обижаться – на своих, или на ваших. И до сих пор не знаю…
Пауза, пьют чай.
ОТЕЦ. Знаешь, зачем пришел?
УЧАСТКОВЫЙ (хмыкает). Знаю. Это же деревня. Думаешь, вот мент сидит и ничего не делает.
ОТЕЦ. Зачем так говоришь? Ничего такого я не думаю.
УЧАСТКОВЫЙ. Думаешь, думаешь. А зря. Искал я твоего сына, искал. Честное слово. У нас тут за селом, в лесочке, поляна есть, где обычно пацаны махаются. Я сам, когда молодой был, на той же полянке дрался. Так вот, я там все облазил. Ничего не нашел. И никого. Понял? Все. Конец фильма. Видать, они в другом месте отношения выясняли, Леха с этим твоим, как его?..
ОТЕЦ. Мансур. Сына моего зовут Мансур.
УЧАСТКОВЫЙ. Ехал бы ты старик домой. Ты же здесь без регистрации толчешься. Не порядок.
ОТЕЦ. Не могу. Как я его матери в глаза посмотрю? Должен я сына домой привезти, живым или мертвым. (Встает.) Может тебе денег дать?
УЧАСТКОВЫЙ. Не надо. Я зря не беру. У меня правило есть. Это так, на всякий случай, а вдруг Бог есть.
ОТЕЦ. Тоже правильно. (Хочет уйти).
УЧАСТКОВЫЙ. Слушай старик, а ведь он пока живой был, назад в эту вашу республику суверенную не хотел возвращаться. Дом собирался строить, жена его Ленка даже ислам приняла. Они вместе в город, в мечеть на службы ездили. Как путевые – она в платочке, он в белой рубашке…
ОТЕЦ. Пока живой был – пожалуйста. А мертвый должен домой вернуться.
Отец Мансура уходит.
УЧАСТКОВЫЙ. А ведь, наверное, мы с ним в одной части служили. Хотя он постарше, пожалуй. Эх, надо было спросить. Интересно все-таки… Присягу точно одну принимали. А теперь он мне как иностранец, как англичанин какой-нибудь. И я ему тоже, ну, скажем, француз. А говорим по-русски… Ерунда какая-то получается… Французы с англичанами одной стране не присягают… (Пауза, задумчиво пьет чай). Надо печенья еще купить.
Село. Дом Лены.
Отец Мансура и Лена сидят за столом.
ОТЕЦ МАНСУРА. К нам поедешь?
ЛЕНА. Не поеду.
ОТЕЦ МАНСУРА. У нас принято в семье мужа жить.
ЛЕНА. А мужа больше нет. Одни фотографии остались. Даже могилы нет.
ОТЕЦ МАНСУРА. Будет могила. Богом клянусь, будет
ЛЕНА. И что? Мне живой мужик нужен, а не могила. Я детей хочу. Мне в городе, в мечети обещали найти хорошего мужа, мусульманина.
ОТЕЦ МАНСУРА. Зачем тебе это все: наша вера, наши сыновья? Чужое это все для тебя.
ЛЕНА. А ты на наше кладбище пойди, посмотри на кресты, на даты. Стариков хоронили, когда я еще девочкой была, а сейчас до моих одноклассников очередь дошла. Один на машине разбился, другому в драке голову пробили. Леха вон, повесился. А остальные знаешь где? Сидят. А выйдут, по новой сядут. Да, это все мое: и кресты, и мальчишки под ними! Только устала я по поминкам ходить.
ОТЕЦ МАНСУРА. Значит, не поедешь?
ЛЕНА. Нет. Куда я от своей земли поеду.
Дом Лехи.
Мать Лехи и Артем сидят за столом. Входит Отец Мансура.
ОТЕЦ МАНСУРА. Здравствуйте.
АРТЕМ. О, Хоттабыч явился. Щас будет желания исполнять. А ты че без бутылки?
ОТЕЦ МАНСУРА. Какой бутылки?
АРТЕМ. А из которой ты, Хоттабыч, вылез…(Смеется).
ОТЕЦ МАНСУРА. Это сказка, да?
АРТЕМ (зло). Чего? Я тебе что, сказочник что ли?
МАТЬ ЛЕХИ. Чего ты к нему привязался? (Отцу Мансура). Ты кто?
АРТЕМ. А это папаша чурека, которого Леха… ну, того…Замочил, короче.
МАТЬ ЛЕХИ (встает). А-а. На мое несчастье пришел посмотреть. Что? Доволен? Теперь у меня тоже сына нет! Чего тебе еще?
ОТЕЦ МАНСУРА. Поговорить надо.
АРТЕМ. Ха, он еще и говорить может…
МАТЬ ЛЕХИ. Уйди.
АРТЕМ. Я? А я то чего?
МАТЬ ЛЕХИ. Уйди, сказала!
АРТЕМ. Да пошла ты…сука старая.
Артем выпивает рюмку, бросает в рот закуску и уходит.
ОТЕЦ МАНСУРА. Если бы твой сын мог слышать такие слова…
МАТЬ ЛЕХИ. А он слышал. Сто раз слышал. Сначала морду бил моим мужикам, и за слова, и за все остальное. А потом и сам мне так говорил… И правильно говорил… Стыдно ему было. А мне вот нет! Я не стыдливая. Я веселая. (Поет). «Напилася я пьяна…».
ОТЕЦ МАНСУРА. Зачем так живешь?
МАТЬ ЛЕХИ. Все так живут. Отвяжись… Пришел-то чего? Жизни учить что ли?
ОТЕЦ МАНСУРА. Я за сыном приехал. Должен его домой отвезти и похоронить, как положено. Чтобы и мне, и матери было куда прийти, вспомнить, поклониться. Только не знаю где его искать. Я по селу ходил, людей спрашивал. Никто не знает. На тебя одна надежда.
МАТЬ ЛЕХИ. Зря ты пришел. Не знаю я.
ОТЕЦ МАНСУРА. Ты подумай, вспомни.
МАТЬ ЛЕХИ. И вспоминать нечего. Мы с Лешей и не разговаривали в последнее время. Он утром встанет и со двора. Придет и спать сразу. Ничего не говорил - огрызался только.
ОТЕЦ МАНСУРА. Может, рассказывал что? Только намекни. Мне очень надо. Мой сын сегодня во сне приходил, просил его забрать, плохо ему. Помоги…
МАТЬ ЛЕХИ. Да отвяжись ты! Уходи! Чего ты мне душу маешь, чего жилы тянешь! Убирайся! (Плачет). Господи, за что мне все это?... Кому я что плохого сделала?... Зачем ты боженька сыночка единственного у меня забрал?...
Отец Мансура слушает причитания и, не простившись, уходит.
Где-то между небом и землей.
Леха сидит на завалинке. Входит Мансур.
ЛЕХА. А-а, приперся.
МАНСУР. Видел мать?
ЛЕХА (мрачно). Видел. Лучше бы не ходил. Ненавижу ее.
МАНСУР. За что?
ЛЕХА. У тебя мать пьет?
МАНСУР. Нет. Никто не пьет.
ЛЕХА. А у нас все. (Пауза). Знаешь, маманька у меня раньше так не квасила. По праздникам только. По чуть-чуть. Я когда пацаненком был, радом за столом сидел и рюмки отбирал. А она смялась, меня к себе прижимала и говорила: «Раз мужик сказал, больше не пью». И ведь не просто так говорила, а какому-нибудь хахалю глазки строила. А он ее под столом за ляжки хватал. А потом она отправляла меня погулять, а сама шла с этим, который ее лапал…
МАНСУР. А отец…
ЛЕХА. Нет у меня отца. Был какой-то хрен, да в город свалил. Одно отчество в паспорте оставил. Хорошо тебе. У тебя семья большая. И батя что надо. Не бросил тебя. Даже мертвого не бросил.
МАНСУР. Да, большая семья. Меньше десяти человек за стол не садилось. Мать целый день на кухне у плиты что-то придумывала. А что придумывать – в кладовке только рис, мука да лук. Барашка резали только по большим праздникам. Знаешь, я мясо стал кушать только здесь, на стройке. Зимой, если плохо поешь, ноги подкашиваются. И мерзнешь.
ЛЕХА. А ты бы выпил.
МАНСУР. Зачем?
ЛЕХА. Да не зачем, а так просто! Чтобы теплее было.
МАНСУР. А работать как?
ЛЕХА. Ну, как-нибудь…(Смеется). Ну, ты зануда. На сухую дела не делаются. А отдыхать и чтоб не кирнуть? Это вообще! Если люди собрались, чего еще делать-то? А так выпили, поговорили.
МАНСУР. Мы сейчас с тобой сидим, разговариваем и не пьем.
ЛЕХА. Ну да… Тьфу, даже не курим.
МАНСУР. Не сердишься больше на мать?
ЛЕХА. Нет. Отпустило.
МАНСУР. Так всегда бывает. Злость проходит, а тебе потом стыдно.
ЛЕХА. Да…. Уже как-то муторно. Вроде как я виноват в чем… А в чем? Слушай, а мы теперь здесь так до конца света и будем на них смотреть, и мучаться? Оттого что мы не с ними? Что сказать им ничего не можем? Или это потом пройдет?
МАНСУР. Если бы я знал… Я ведь тоже первый раз умер.
ЛЕХА. И я первый.
Пауза.
МАНСУР. А ты с матерью все же поговори. Должна она тебя услышать.
ЛЕХА. Поговорю.
Село. Улица.
Встречаются Лена и Артем.
АРТЕМ. Привет, Ленка. Как вдовствуешь?
ЛЕНА. Да пошел ты, алкаш.
АРТЕМ. Какой я алкаш? Просто посидел, выпил.
ЛЕНА. Все вы так - просто сидите, а потом просто лежите. В ближайшей канаве.
АРТЕМ. Не надо, я еще ни разу в канаве не лежал.
ЛЕНА. У тебя еще все впереди.
АРТЕМ. Ты вообще куда намылилась?
ЛЕНА. В город поеду. Мужика нормального искать.
АРТЕМ. Ага. Нормальный, это, по-твоему опять чурек?
ЛЕНА. Сам ты… беляш всмятку. Ты что ли нормальный?
АРТЕМ. А чего? Все мое при мне. На здоровье не жалуюсь.
ЛЕНА. И куда ты, здоровый, пошел?
АРТЕМ. На кладбище. Представляешь, сидел сейчас, пил, и вдруг мне в голову стукнуло – мы же Лехе зажигалку забыли положить. Прикинь, сигареты положили, а прикурить – нет… Хоть на могилу положу. Как ты думаешь - так можно?
ЛЕНА. Делайте со своим Лехой что хотите? Мне наплевать. (Уходит).
АРТЕМ. У-тю-тю… Леха ей не хорош. Я тоже. Да чем мы хуже этих … чуреков? Объяснила бы хоть раз. Че, у них яйца по-другому растут? Нет. Водку не пьют? А это еще вопрос. Может они гасятся от всех и втихую пьют. Чтоб никто не видел… Их только застукать нужно.
Село. Строительный вагончик.
Хурам и Отец сидят внутри. Артем ломиться в закрытую дверь, бьет кулаками, пинает ногами.
АРТЕМ. Эй, вы, в будке! Чего закрылись? Я же знаю, что вы там. Чего вы попрятались, как крысы? Открывайте! Какого хрена вы тут живете, да еще и закрываетесь. Приехали и закрываются. Вас, чего, звали? Я вас не звал. И Леха не звал. Эй, чуреки, я чего, сам с собой разговариваю? Вам, че, сложно ответить? Молчат… Я вас, бля, щас мочить буду!
Артем дергает дверь за ручку, открывает ее и падает. Пытается встать, стоит на четвереньках.
Все равно мочить буду. Нехрен закрываться.
Хурам берет нож со стола и подходит к двери.
ОТЕЦ. Сядь. И молчи. Он пьяный. Постучит и уйдет.
ХУРАМ. А если нет?
ОТЕЦ. Тогда плохо будет.
Артем встает и снова ломиться в дверь.
АРТЕМ. Я вас щас подожгу. Будет вам плов с шашлыками.
Ищет зажигалку по карманам.
Да, бля… Да что за хрень. А, я же ее на кладбище оставил.
Артем бродит вокруг вагончика, выбирает палку покрепче из строительного мусора, находит лом.
АРТЕМ. О-о! Щас я вас точно мочить буду! (Ломает дверь, смеется). Во, веселуха.
ХУРАМ (держит дверь). Чего тебе надо?! Зачем дверь ломаешь?
АРТЕМ. Выходи, побазарим.
ХУРАМ. Скажи так.
АРТЕМ. Чего, обделался? Я через дверь говорить не могу. Мне скучно. Я твою рожу загорелую видеть хочу?
ХУРАМ. Зачем?
АРТЕМ. Затем, чтобы начистить! Давай, открывай дверь.
ХУРАМ. Не буду! Уходи! Уходи по-хорошему.
АРТЕМ. Чего? Еще всякий чурек угрожать мне будет.
Артем ломает дверь, она уже поддается.
ХУРАМ. Уходи! Правда всем лучше будет! Я тебя очень прошу. Не буду я драться. И тебе не надо. Пожалуйста, не надо…
Артем высаживает дверь «с мясом», вваливается в вагончик и натыкается на Хурама и его нож. На какое-то время Артем словно обнимает Хурама, потом отходит, держась за бок.
АРТЕМ (удивленно). Ни хрена себе… Ты чего? Больно же.
ХУРАМ. Я же просил тебя – уйди. Я же тебя очень просил. По-хорошему просил. Я не хотел… Мне от тебя ничего не надо. Совсем нечего.
АРТЕМ (весело). Блин, кровища-то хлещет.
ОТЕЦ. Хурам, вызови ему «Скорую».
АРТЕМ (весело). Эй, чуреки, а правда, что в человеке три литра крови? Не в натуре, правда-нет? Есть банка, давайте проверим…
Артем теряет сознание и падает.
Дом Лехи.
Мать Лехи спит в одежде на диване. На столе как всегда остатки застолья. Леха закрывает мать одеялом, садиться рядом.
ЛЕХА. Здравствуй, мать. Ты мне конечно не ответишь. Но я знаю, ты меня слышишь. Скажи мне, зачем я родился на свет, и почему жизнь у меня была такой короткой? Вспомнить почти нечего.
Мать садиться на постели, но сына не видит, смотрит в другую сторону и вообще она спит.
МАТЬ. А помнишь Алеша, как я тебя в садик на саночках возила? Село у нас большое, а садик был на другом конце. Вот каждое утро усаживала тебя на саночки и тащила. А дороги-то нет, одна колея наезженная, а я тащу и все оборачиваюсь, чтоб ты не опрокинулся…
ЛЕХА. Слышь, мать, а ведь помню. Одеялко еще такое было в желтую и коричневую клетку. Ты его на санки стелила, чтобы я свой зад не отморозил. А пальто у меня было короткое, и рукава короткие, вырос я из него. И как тащила ты меня тоже помню: полозья скрипели, веревка заиндевевшая передо мной маячила, бельевая, толстая такая… А я руки по сторонам отпускал и снежные валуны по дороге сбивал. Пока до садика доползали, у меня варежки уже мокрые были. Ты меня раздевала у шкафчика и ругала. И варежки на батарею укладывала. А потом днем, в обед, когда мы шли гулять, я варежки из-за батареи вытаскивал. Они, блин, ну все время туда падали.
МАТЬ. А сейчас и садика-то нет. Закрыли. Развалили все.
ЛЕХА. Да, капец садику. Дом правда, стоит, окна заколочены. Мы с пацанами на одном окне доски оторвали, поссать туда бегаем, из пивнушки. В пивнушке хозяин десятку за туалет берет. Ну, натуральный жлобина, хоть и наш.
МАТЬ. Ой, беда. Выпить бы сейчас…
ЛЕХА. Мать, ты бы не пила, а?
МАТЬ (зло). Ты не учи! Хочу - пью, хочу - не пью.
ЛЕХА. Да ладно. Не ори ты.
Мать снова ложится и спит, как ни в чем не бывало. Леха встает, но задерживается.
ЛЕХА. Мать ты, это, прости, что я тебя на старости лет одну оставил. Не подумал. Прости. (Уходит, возвращается). Чуть не забыл. Меня Мансур просил рассказать, где я его прикопал. Не нравиться ему тут. Мерзнет. Короче, помнишь, маманька, островок на болотце? Мы еще там клюкву собирали? Так я его на тот островок сволок и закопал. Ну, ты найдешь. Я знаю. Сделай это для меня. Христом Богом прошу. А то мне тут чалиться надоело. Вот. Ну, пока, маманька.
Село. Двор около стройки.
Участковый стучит в дверь строительного вагончика. Выходит отец Мансура.
УЧАСТКОВЫЙ. Здорово, старик.
ОТЕЦ МАНСУРА. Здравствуй дорогой, чаем угощать не буду. Не прибрано в доме.
УЧАСТКОВЫЙ. Это плохо. Нужно прибраться, лишние вещи выкинуть. Понял?
ОТЕЦ МАНСУРА. Понял. Теперь деньги возьмешь?
УЧАСТКОВЫЙ. Теперь возьму. Теперь по правилам. Есть за что.
ОТЕЦ МАНСУРА (протягивает пачку купюр). Сколько у моего сына времени?
УЧАСТКОВЫЙ (пересчитывает). Так… Думаю, сутки есть. Хватит?
ОТЕЦ МАНСУРА. Хватит. Денег все равно больше нет. А парень-то этот хоть живой?
УЧАСТКОВЫЙ (улыбается). А что ему сделается. Немного шкурку ему подлатали и всего делов.
Участковый уходит.
Строительный вагончик.
Входит Мать Лехи. В руках у нее лопата.
МАТЬ ЛЕХИ. Здрасте. Чего это у вас тут? Кровища на полу.
ОТЕЦ МАНСУРА. Барана резали, глупого барана. Лопата зачем?
МАТЬ ЛЕХИ. Лопата? Так сына твоего выкапывать. Лешка, сын мой, ночью ко мне приходил, сказал, где копать. Подробно так объяснил. Так что, айда, старый, в лес.
ОТЕЦ МАНСУРА. Так просто пришел и сказал.
МАТЬ ЛЕХИ. Ты не смейся. Над таким не смеются. И вообще я сейчас развернусь да уйду.
ОТЕЦ МАНСУРА. Даже не думал смеяться.
МАТЬ ЛЕХИ. Лешка еще сказал, что его твой сын послал. Плохо ему там. Холодно.
ОТЕЦ МАНСУРА. Холодно… И мне тоже говорил. Похоже, что ты женщина правду говоришь. (Забирает лопату). Рассказывай где. Я сам пойду. Женщины хоронить мертвых не должны.
МАТЬ ЛЕХИ. Это у вас не должны. А у нас только бабы мертвых и хоронят. Кому же еще? Если мужики все передохли. А те, что остались - еле живые.
ОТЕЦ МАНСУРА. Рассказывай.
МАТЬ ЛЕХИ. Отстань. Проше показать. Пошли, не ерепенься.
ОТЕЦ МАНСУРА. Упрямая женщина. Так и будем спорить, да?
МАТЬ ЛЕХИ. Не упрямее тебя.
ОТЕЦ МАНСУРА. Хорошо, пойдем.
Уходят.
Где-то между небом и землей.
Отец снимает с Мансура пиджак и возвращает Лехе.
МАНСУР. Отец, ты зачем пришел? Не место тебе здесь.
ОТЕЦ (Мансуру). За тобой пришел. Нам пора.
ЛЕХА. А как же я? Чего ж я теперь, один останусь?
Отец уводит Мансура, но он останавливается.
ОТЕЦ. Пойдем сынок. Тебя дома ждут. Мать ждет, сестры. Соседи ждут. Пойдем.
МАНСУР. Алексей, ты прости меня. Я ухожу.
ЛЕХА. Чего там. (Набрасывает пиджак на плечи, ежиться). А ведь и, правда, холодно у нас. Только я как-то раньше не замечал. Привык что ли… (Мансуру). Ну, чего тормозишь? Иди, иди.
МАНСУР. Проси мать, пусть за тебя помолится.
ЛЕХА. Ладно. Вали давай. Только я теперь скучать буду. Ты вроде как моим друганом стал. И это… Ты тоже, прости. За все.
Обнимаются.
МАНСУР. Прощай.
ЛЕХА. Прощай.
Мансур и его отец уходят. Леха достает из кармана брюк зажигалку, прикуривает, с наслаждением затягивается.
ЛЕХА. А ведь они нас слышат.
Леха улыбаясь и насвистывая, уходит в другую сторону. На завалинке теперь никого нет. Пусто.
| 
