Комедия
в 3-х действиях.
С прологом и эпилогом.
Действующие лица:
Хуан Дунь — мужчина 50 лет.
Хармс — писатель, поэт, сумасшедший.
Машенька — жена Хуана, женщина 45- 50 лет.
Саша — новый муж Машеньки, одних лет с ней.
Женя — дочь Хуана и Машеньки, 22 года.
Алёна Ивановна — мать Машеньки, старушка 75-80 лет.
Обитатели палаты (клички):
«Ильич» — председатель суда.
«Иосиф» — прокурор.
«Броцкий» — секретарь суда.
«Разин», он же «Пугачёв» — товарищ председательствующего.
«Сусанин» — защитник.
«Президент» — первый подсудимый.
«Премьер-министр» — второй подсудимый.
Полицейский.
Санитары.
Голоса.
Пролог.
Шаляпин поёт «Элегию» Масснэ. Сквозь ткань «Элегии» — звуки китайских инструментов. Один за другим на сцену со всех сторон (в том числе из зрительного зала) выходят действующие лица. Свет падает так, что лица почти не видны. Словно бабочки падают, кружась, крупные хлопья снега. Герои стоят молча, приподняв головы к небу. Глаза у всех закрыты. Между ними ходят слепые Хармс и Хуан Дунь, наталкиваются на них и ощупывают руками. Музыка и свет постепенно гаснут. В полной тишине и темноте раздаётся мужской голос: «Внимание. Начали!» Все расходятся.
Действие первое.
Явление 1.
Комната в коммунальной квартире. Хуан сидит на диване в китайском халате. Машенька за столом листает журнал. В русском сарафане и кокошнике. Щёки сильно нарумянены. На столе большой до блеска начищенный самовар. В стороне китайская ширма «Птицы, цветы и бабочки».
Хуан (говорит в воздушное пространство, ни к кому не обращаясь). Задница.
Машенька. Полная.
Хуан. В каком смысле?
Жена. В прямом.
Хуан. И глубоком?
Жена. В глубоком и прямом.
Хуан. Ты о чём?
Жена. О чём ты сказал.
Хуан. Да, я сказал, а ты сказала, что «полная». У кого?
Жена. Не «у кого», а вообще.
Хуан. А я знаю у кого. (Смотрит на нижнюю половину своей второй половины.)
Жена (встала, повертелась у трюмо). Вовсе не полная. Особенно в профиль.
Хуан. Какой ещё профиль?
Жена. Такой.
Хуан. Мне сказали, что в профиль я похож на Нефертити.
Жена. Она же женщина.
Хуан. А я кто?
Жена. А ты, мне кажется, наоборот, если в профиль.
Хуан. Это, если в полный, а так на неё, царицу.
Жена. Ну, вот ещё… Сморчок!
Хуан. Где?
Жена. Ни «где», а кто.
Хуан. Ты вечно путаешь — где кто.
Жена. Не путаю. Я сказала, что ты сморчок.
Хуан. Это в профиль?
Жена. В самый полный.
Хуан. А как же Нефертити?
Жена. Тебя обманули.
Хуан. Не может быть. Я их знаю. Они честные люди. Они даже в долг дают. Правда, под процент.
Жена. Я их знаю?
Хуан. А я знаю — или да?
Жена. Это Изя с Бэлой?
Хуан. Я знаю?
Жена. И ты им поверил?
Хуан. Конечно, когда они очень честные…
Жена. Бог мой, они ведь даже не китайцы!
Хуан. Я знаю? А мы-то сами давно китайцы?
Жена. Помалкивал бы. Ну, что ты сидишь? Сделай мне приятно. Иди, почисть батат.
Хуан. Я так не могу.
Жена. Что ещё?
Хуан. Что-нибудь одно.
Жена. Что одно?
Хуан. Или «приятно» или «батат».
Жена. Сначала батат.
Хуан. А можно наоборот?
Жена. Я уже сказала.
Хуан. Вот так всегда — приятное потом. Где твой батат, который надо чистить?
Жена. Ой, я не могу! На кровати под одеялом поищи. Может быть, заодно и деньги там найдёшь.
Хуан (уходит, приговаривая). Деньги, деньги, одни только деньги, ничего кроме денег. Ж…па. (Уходит.)
Жена (вдогонку). Причём полная!
Входит Алёна Ивановна. В старом засаленном халатике. Редкие седовато-жёлтые волосы на голове заплетены в тонкую гадкую косицу. Говорит голосом умирающего человека.
Алёна. Добрый день.
Маша. Добрый день, мама.
Алёна. Я сказала «добрый день».
Маша. Я тебе ответила — «добрый день».
Алёна. Я не слышала.
Маша (говорит громко). Я не виновата в том, что ты плохо слышишь.
Алёна. А, что ты возмущаешься?
Маша. Я не возмущаюсь.
Алёна. Чтобы я ни сказала — ты всегда возмущаешься.
Маша. (В сторону). Это невыносимо. (Маме.) Я говорю громко, чтобы ты слышала.
Алёна. Я и так всё прекрасно слышу. А, что твой муж сегодня не на работе?
Маша. Ты же видишь, что он дома.
Алёна. Поэтому я и спрашиваю.
Маша. Спроси у него сама.
Алёна. Что ж такое — ничего нельзя спросить.
Маша. Значит, у него сегодня нет работы.
Алёна. Мы с твоим отцом, когда он ещё был жив, всегда ходили на работу. Даже, если на работе не было работы.
Маша. Мама. Что ты сравниваешь: сейчас за это никто не платит.
Алёна. За что?
Маша. За то, что человек просто ходит на работу, но ничего не делает.
Алёна. Странно. Нам всегда платили.
Маша. Ну, да. Вам платили за то, что вы сидели на работе, пили кофе и ждали наступление коммунизма.
Алёна. А, что в этом плохого?
Маша. Ничего. Только в результате — страна рухнула, а нам приходиться вкалывать на хозяев.
Алёна. А мы тут причём?
Маша. Конечно. Вы никогда, ни в чём не виноваты, вы ничего плохого не делали. Это всё — американцы, враги народа, инопланетяне.
Входит Дунь.
Дунь (громко). Здравствуйте, Алёна Ивановна. Что слышно о конце света?
Алёна. Говорят, что в этот раз пронесло, но в 36-том, кажется, году на землю точно упадёт астероид.
Маша. Раньше обещали коммунизм, а теперь конец света. Можно опять ровно сидеть на попе и ничего не делать.
Алёна. Что поделаешь, если конец света?
Дунь. А мы, Маша, глупые, ремонт затеяли. Зачем? Я почистил и поставил варить.
Маша. Хорошо.
Дунь. Вы, Алёна Ивановна, с этим телевидением с ума сойдёте. Знаете, мне сегодня приснился сон. Во сне я хотел перепрыгнуть великую китайскую стену, а может быть это была кремлёвская стена? — во сне трудно разобрать. Разбежался, подпрыгнул, но перелететь не смог. Ударился лбом о стену и упал на землю.
Алёна. Ничего умнее не мог придумать? Хохма какая-то.
Дунь. Я, конечно, понимаю, Алёна Ивановна, что вы и во сне ничего странного или необычного не делаете. Но это всё-таки сон. Разве я виноват, что он мне в таком виде явился?
Алёна. А кто, я, что ли, виновата?
Дунь. В этом вообще никто не виноват.
Алёна. Мне почему-то подобные сны не снятся. (Уходит.)
Дунь. Это у неё от недостатка фантазии и воображения. (Помолчав, продолжает.)
Я недавно видел, как Алёна Ивановна на кухне варит в эмалированной кружке одно куриное яйцо. Когда вода в кружке закипела, она cтала помешивает содержимое чайной ложечкой. Само действие помешивания она производила осмысленно или точнее сказать глубокомысленно. По-видимому, Алёна знает некий кулинарный секрет. Иначе невозможно понять — зачем помешивать яйцо в кипящей воде? Я не решился спросить её об этом, поэтому до сих пор нахожусь во тьме невежества.
Твоя мама — старушка в своём роде уникальная: она умеет так соединять слова и предложения, что совершенно не понятно, что же она всё-таки хочет сказать. А это, согласись, большое искусство. Всякий дурак, мнящий себя Спинозой, может гладко озвучить пару-тройку истёртых временем и чужими губами сентенций. Алёна же Ивановна ни о какой «Спинозе» слыхом не слыхивала, поэтому имеет мозги светлые, ум незамутнённый, в первозданной своей стерильности. Впрочем, иногда у неё там что-то происходит: слышно какое-то шибуршение — ши-ше-бур-бер-быр-шур, — и тогда Алёнушка выдавливает из себя мёртворождённые фразы, аккуратно заворачивает их в ватки, ватки — в полиэтиленовые мешочки и складывает их в пакет для мусора.
Слова, выпущенные из её ротового отверстия, поворачиваются к вам спиной, и вы видите их грязные зады и изнанку. При этом светлые души и живое тепло слов куда-то исчезают.
Но всё же, мне кажется, со временем её мыслительный аппарат начинает сдавать. То есть сам процесс мышления остался таким же, как и в молодые годы. Она и тогда умела облекать суетливые короткие мысли в бессмысленные фразы. Говорила она так безапелляционно и уверенно, с таким умным видом, что окружающим её людям действительно казалось, что она понимает то, что произносит её ротовая полость и поганый язык. Но со временем апломба и самоуверенной наглости поубавилось, тельце ожирело, лишилось гибкости, стало дряблым и беспомощным. Сквозь обвисшую, поражённую целюллитом кожицу стали просвечивать злоба и эгоизм.
Она любит и может бросаться словами и они, вылетая из дырки в её голове, иногда холостыми зарядами пролетают мимо меня, не попадая в цель, а иногда бессильные и пустые падают у её ног на пол. Так что, когда я занимаюсь по субботам уборкой, то выметаю с пола кучу бессмысленных, сухих и уродливых слов. Я их собираю и складываю в коробочку из-под шоколадных конфет «Вдохновение», а ночью произношу над ними заклинания и пробую их реанимировать. Иногда мне это удаётся. Многие слова настолько изувечены, что требуют срочного филолого-хирургического вмешательства.
Алёнушка обладает ещё одной важной особенностью, которую в свою очередь можно считать достоинством — никогда прямо не говорит о том, чего она от вас хочет. Это можно было бы принять за деликатность с её стороны. Но со временем ты понимаешь, что такт и деликатность тут не причём. Она шевелит фиолетовыми от злобы губами и произносит: « Я всех вас люблю и жалею»,— и вы понимаете, что любит и жалеет она только себя и требует этого от других. Мне кажется, она просто врёт и делает это совершенно бескорыстно, в силу данной от природы склонности. Это просто привычка.
Я человек весёлый и люблю пошутить. Одно время я развлекался тем, что выключал свет, когда Алёнушка заходила в ванную, туалет или кухню. Но она в свою очередь оказалась находчивой и вообще перестала зажигать свет, делая свои дела в темноте. Тогда я нарочно стал включать свет. Светлые этапы у нас перемежаются с тёмными. Столкнулись два стойких бойца, два упрямых, непримиримых характера. Кто кого?! Сейчас мы как раз находимся в «светлом» периоде наших отношений.
Мне кажется, что она больше похожа на старую механическую говорящую куклу, а иной раз (что ещё страшнее) — на уже умершую, но почему-то двигающуюся и говорящую старуху. Куклу можно было бы разобрать на части, открутить башку или заклеить рот пластырем. С говорящими старушками так поступать не полагается, поскольку они от этого делаются ещё злее и свирепее. Поэтому надо всегда держать наготове намордник и палку.
Я даже думаю, что злых старух и стариков надо собирать и показывать в цирке. Приходили бы дети и усталые взрослые люди. Я выходил бы на арену под грохот оркестра в кожаной куртке и высоких ботфортах, в цилиндре с чёрными, торчащими вверх усами.
Извини, но я допустил грубую ошибку. Получилось будто не я с усами, а цилиндр. Так что простите и можете считать, что я выхожу на арену без усов, но зато с длинной чёрной бородой. Эдаким цирковым Шато-Брианом. Рассаживал бы группу злобных и диких стариков на тумбы. Щелкал длинным чёрным кнутом и кричал «Ву-а-ля!» и они послушно становились бы на задние ножки, смешно выпучив свои недобрые очи, и делались бы совсем не страшными, мягкими, пластилиновыми. Дети радостно бежали бы на арену и лепили из них то, что они любят и хотят, о чём мечтают. Родители бы умилялись этой картине, и всем бы становилось весело и тепло. Все поют, танцуют, хлопают в ладоши и пускают вверх под купол разноцветные воздушные шары.
И вот, в то самое время, когда я тебе всё это рассказываю, я кажется, начинаю понимать — для чего нужно помешивать яйцо в кипящей воде. Разгадка, признаюсь, удивляет меня самого: потому что так надо, так правильно. Иначе, зачем стоять над горящей плитой и помешивать куриное яйцо чайной ложечкой в эмалированной кружке с кипящей водой? Действительно. Каждый может попробовать и в этом убедиться. И не надо задавать никаких дополнительных глупых вопросов.
Оревуар, мон шере. Я сказал всё и даже больше, чем хотел, но меньше, чем мог и так, как смог, и иначе не могу.
Маша. Ты с кем сейчас разговаривал?
Хуан. Так. Ни с кем.
Явление 2.
Там же. Машенька в том же наряде накрывает на стол. Ждёт Хуана с работы.
Машенька (поёт). «Помню, я ещё молодушкой была…»
Звонит мобильный телефон. (Мелодия «Сердце, тебе не хочется покоя»).
Маша. Да. Ты где? Когда будешь? Вечно у тебя срочная. До которого? Ладно. Пока.
Бросает телефон на диван. Звонит городской телефон.
Маша. Да, слушаю. (Пауза.) Здравствуй, Сашенька, мой любимый котик. Да, жду встречи. Когда? Вечером? Давай сейчас, пока нет моего Дуня. На работе. Сегодня задержится. Прелестно. Жду. Целую.
Счастливая кладёт телефонную трубку. Продолжая напевать, прихорашивается у зеркала. Потом включает телевизор. Диктор: «…президент и премьер-министр России выступили с предложением…» Пультом переключает программы. С досадой выключает.
Маша. Везде одно и то же. Вечная болтовня о политике. Надоело.
Дверь неожиданно открывается. Входит Хуан в халате ярко-жёлтого цвета с рисунком бабочки «парусника лимонного». Он подозрительно оглядывает комнату.
Машенька (в недоумении). Ты же сказал, что задержишься. Что случилось?
Хуан. Аврал отменили. (Смотрит на накрытый стол.) Ты кого-нибудь ждёшь?
Маша. Нет. Тебя ждала. Хорошо, что не успела убрать. Садись, поешь.
Хуан. Не хочу. Ешь, если хочешь, сама. У меня такое чувство — ты не рада тому, что я пришёл с работы пораньше.
Маша. Что за глупые мысли и подозрения. Ты смешон в роли Отелло. Долго будешь меня мучить? Мне всё это надоело и ты мне надоел, как горькая китайская редька. (Подумав, она минуту колеблется, а потом решается.) Послушай, Дунь. Я прожила с тобой двадцать пять лет и больше жить не желаю.
Хуан. Как же так? Моя дорогая супруга, Машенька. Мы с тобой прожили двадцать пять долгих лет и, кажется, всё было рОвно, и мы даже родили ребёнка Жэнь Ю, который родил нам внука Сэнь Ю, а ты, не смотря на всё это, не хочешь жить со мною подряд двадцать шестой год.
Маша. Ты, Хуан, хоть и не очень умный, но правильно всё понял.
Хуан (раздражаясь сильнее). Ни рожна я не понял. Почему?!
Маша. Потому что я люблю другого человека и ухожу от тебя к Саш Э.
Хуан. Какой ещё, к лешему, Саш А?
Маша. Такой. А ты можешь уходить из квартиры, куда и к кому хочешь. И давай без истерик — у нас теперь в стране полная свобода.
Явление 3.
Входит дочь Женя.
Дочь. Хэлоу, шнурки. Вы чего тут трёте? Проблемы? Климакс или склероз?
Хуан. Вот, полюбуйся, чего твоя мамаша учудила?
Дочь. А, что, мам?
Маша. Ничего особенного.
Хуан. Она совсем спятила на старости лет.
Дочь. Что случилось-то?
Хуан. Она нашла себе какого-то Саш У и уходит от меня к нему. Вернее, он приходит к ней, а я ухожу.
Дочь. Ну, ты, мам, даёшь! Круто! Я просто остолбЕнела. Ты долго думала или чё?
Маша. Мне обрыдла такая жизнь. Я хочу, напоследок, пожить хоть чуть-чуть для себя.
Дочь. Прикольно! Ты мам прям, как Анна Каренина. В натуре. Ты, может ещё, и рожать надумаешь? Мне сейчас братик или сестричка, очень кстати.
Маша. Ну, это вряд ли.
Дочь. А то, давай, мы с отцом крёстными будем. Правда, пап? (Подходит близко к матери и говорит в полголоса.) Ты, что втихаря не могла? Тоже мне Александр Матросов. Отца бы, хоть пожалела. Он, смотри, сам не свой.
Маша (громко). Я не буду скрываться. Я не девочка, чтобы прятаться по подъездам. Я не хочу обманывать твоего отца. Пусть всё будет честно.
Дочь. Ну, как знаешь. Да, чуть не забыла, зачем пришла. С вами — крышу срывает.
(Отцу.) Пап, слушай, дай денег. Очень нужно.
Хуан (убитый горем, роется в карманах халата). Сколько нужно? (Находит кошелёк, протягивает дочке.) Возьми сколько есть.
Дочь. Спасибо, папуль. (Кладёт кошелёк в сумку).
Два звонка за сценой в передней.
Дочь. К нам. Кто-то пришёл. Пойду, открою. (Идёт к выходу.)
Маша. Пойди. (В сторону.) Может оно и к лучшему, что так… Лучше уж сразу разрубить…
Входит невысокая женщина крепкого телосложения. За ней удивлённая Женя.
Саша. Здорово, честной компании. Что такие кислые? А, где моя лялька? (Маше.) Здравствуй, зазноба моя! (Подходит к Маше, обнимает и крепко целует её взасос.) Ох, сладкая!
Маша (краснея, стыдливо опускает голову). Подожди, Саш А, надо объясниться.
Хуан (в негодовании, поражённый). Маша! Господи, что это? Неужели это и есть твой Саш А?
Дочь. Ни хера себе. Полный отпад!
Маша. Да. Я люблю эту женщину. Мы любим друг друга… и я горжусь этим. (С пафосом, в экстазе.) Слышите, горжусь! Мне необходима любовь женщины. Что мне дала мужская любовь? Двадцать пять лет я терпела и притворялась. Всё! Я больше не могу и не хочу. Я, наконец, освободилась. Я свободна и счастлива!
Дочка. Я не всосала. Мам, ты это серьёзно?
Маша. Совершенно.
Саша. Это дело надо отметить. (Достаёт из-за пазухи бутылку водки и ставит на стол.)
(Хуану.) А ты, супруг, что стоишь, в штаны наклавши? Неси стаканЫ.
Хуан. Машенька, неужели всё это правда? Я не могу в это поверить. Двадцать пять лет ты обманывала меня.
Саша. Всё, мужик. Попользовался четверть века и будет. Отойди тихо в сторонку. (Толкает Хуана крутым бедром в живот.)
Хуан. Вся жизнь коту под хвост. Я унижен. Раздавлен. Прочь, из этого Содома! (Выбегает из комнаты.)
Дочь. Ну, ты мать даёшь. Обоссаться можно с тобой. Я тоже пойду. Меня ждут. Совет вам да любовь. Адьёс, амигос! (Шутовски кланяется в пояс. Уходит.)
Саша. Бог с ними. Нам и вдвоём хорошо. (Обнимает Машу за талию. Они садятся на диван.) Ах, лялька моя. Мой куклёночек. (Воркуют.)
Явление 4.
Шумы вечернего города. Сигналы и звуки, свет фар проезжающих машин. Рок-музыка, электронная музыка, перемежающаяся со звуками древних китайских музыкальных инструментов. Хуан выходит на сцену. Останавливается в центре, освещённой фонарём сцены.
Хуан. Сегодня утром я вышел из дворца, а сейчас уже вечер. Где я и что со мной? Я ничего не помню. Где мои приближённые, где стража? Почему я, властелин поднебесной, оказался один неизвестно где? Что-то случилось, а я ничего не помню. Последнее, что я помню — сон, приснившийся мне прошлой ночью. Мне приснилось, что я гусеница. Я долго ползал по веткам и объедал зелёные вкусные листики. Великий Бог насекомых хранил меня и никакая тварь не слопала. Через некоторое время я почувствовал, что с моим телом происходит что-то непонятное — оно постепенно начало покрываться жёсткой коростой и, наконец, застыло.
— Что это со мной происходит?— спросил я неизвестно кого.
— Ты окуклился,— ответил мне неизвестно кто. Я подумал, что это Бог насекомых.
— Послушайте, и долго мне ещё быть куклой?
— Не усложняй. Сколько надо столько и будешь,— ответил мне тот, кого я считал Богом насекомых.
Мне показалось, что прошли столетия и ожиданию не будет конца. Но внутри меня что-то происходило, шла какая-то работа. «Что Он опять задумал»?— пытался догадаться я. Наконец, настал день, час и минута, когда внутренняя работа закончилась и тот же голос произнёс:
— Внимание. Начали!
Я зашевелился и понемногу стал вылезать из своего маленького саркофага, с каждым новым движением чувствуя, что на спине у меня выросли, пока ещё смятые и не способные к полёту, крылья. Это было удивительно — второй день рождения. Всё вокруг и я сам было пронизано светом и теплом. Мне захотелось летать. Крылышки, согретые солнечными лучами и нежным дыханием ветра, наполнились кровью, постепенно расправились, стали лёгкими и прочными. Мельчайшие волоски на моём тельце и крыльях, покрытые лёгкой цветной пудрой, засверкали на солнце и явили миру небывалый по красоте причудливый рисунок.
Я неуверенно пошевелился, но быстро освоился, вспорхнул и полетел. Поднявшись вверх, я увидел заброшенный сад, в котором я ползал, когда был ещё гусеницей и не видел ничего, кроме веток и листьев; изумрудный холм, заросший бурьяном, крапивой, полевым цветом, кустами калины, бузины и боярышника; на холме — старинный дом со смешными деревянными колоннами; узкую, казавшуюся с высоты ещё меньше, речку под холмом, медленно пробирающуюся сквозь заросли ивняка и изгородь осоки, покрытые ковром ряски изгибы и заводи. Никогда наяву я не видел этого места.
Я, то парил, почти не шевеля крыльями, то, резко взмахнув, взлетал вверх или падал вниз. Летал и не мог налетаться. Я впервые ощутил, что такое свобода и счастье.
Но, всё же, первый полёт утомил меня. Надо было отдохнуть. Я, сделав небольшой круг, опустился в заросли холма. Приземлился на лист лопуха. Подставил расправленные крылья под жаркие лучи и задремал.
Я очнулся, когда уже было поздно. Успел боковым зрением увидеть, как мелькнула сзади тёмно-зелёная тень. Меня накрыла лёгкая, мелкая сетка и мир вокруг сразу погас и съёжился, как будто солнце заслонили тяжёлые осенние тучи.
— Интересный экземпляр. Papilio Demoleus. Парусник лимонный. Такой вид водится в Китае. Как же ты сюда залетел, дурашка. Надо будет показать отцу,— сказал молодой человек.
Это был долговязый юноша в белых футболке и в шортах. Лица его я не разглядел. Я ничего не успел сказать, потому что юннат брызнул мне в лицо какой-то мерзостью. Я задохнулся, потерял сознание и умер. Душа моя, взлетев невысоко, видела, как юноша поднял сачок. Аккуратно, чтобы не помять и не испортить крылья, положил мой трупик в специальную коробочку и закрепил крылья полосками. Что же это было? Помню противный миндальный вкус во рту. И всё — темнота, мрак. Ничего не помню. Ни-че-го. (Плачет.)
Светя фонариком впереди себя, появляется полицейский. Подходит, видит Хуаня. Присвистнул.
Полицейский. А это что за восточное явление? Откуда такой экземпляр? Ты как сюда залетел? Кто такой?
Хуан. Я не помню, но я, кажется, китайский император. Хотя и не уверен точно. У меня плохо с памятью.
Полицейский (обходя вокруг Дуня). Ну, ну… Стало быть император. А фамилия у вашего императорского величества есть?
Хуан. Наверное, есть, но я не помню.
Полицейский. А по-русски ты во сне научился разговаривать, да ещё без акцента? Колись пока я добрый, где марафетом накачался?
Хуан. Я вас не понимаю и ничего не помню.
Полицейский. Ладно. В несознанку со мной играешь. Хорошо. Сейчас мы тебя оформим. (Достаёт рацию.) База, база — я огурец, вызываю, приём.
База. База, слушает. Чего тебе, огурец?
Полицейский. База — я огурец, тут китайский император объявился. Просит проводить его во дворец. Так что высылайте царскую карету. Как поняли? Приём.
База. Понятно. Наркошу поймал, что ли?
Полицейский. Вроде того.
База. Будет ему карета. По какому адресу высылать?
Полицейский. К Петропавловке подгребайте. Как подъедете, сообщите. Как поняли?
База. Поняли тебя, огурец. Жди. До связи.
Полицейский. Ну, вот. Будет тебе скоро и карета, и охрана. Доставят во дворец, в лучшем виде. (Уводит Дуня.)
Музыка, сквозь неё сирена полицейской машины.
Конец первого действия.
Действие второе.
Явление 5.
Палата в психиатрической лечебнице. В палате семь душ больных. Все в одинаковых больничных халатах. В стекло бьётся и жужжит муха. Внешне ничем не напоминают исторических лиц, которых они изображают.
«Ильич» (подмигивает одним глазом, у него нервный тик). Так, товарищи, продолжим заседание. Напомню, что на повестке дня стоит вопрос об этой контрреволюционной группе. (Показывает пальцем в сторону «президента» и «премьер-министра».) Слово по данному вопросу представляется товарищу «Иосифу». (аплодисменты.)
«Иосиф». Я выскажу мнение и, думаю, товарищи меня поддержат, что мы им оставили крепкое государство, а они его просрали. Что вы, товарищ президент, можете сказать в своё оправдание?
«Президент». Я действовал, руководствуясь своим политическим кредом. Повысил дОбычу нефтИ, а также начАл, обОстрил и углУбил ускорение и перестройку. Процесс пошёл.
«Броцкий» (Голова у него перевязана белым медицинским бинтом. Что-то пишет). В результате чего — развалил страну.
«Иосиф». Я вас спрашиваю, чего вы заслуживаете за подобные заслуги?
«Президент». Я думаю, что мне надо предоставить всё, что положено бывшему президенту, плюс выделить средствА на создание международного фонда моего имени.
«Разин-Пугачёв» (засучивая рукава). Ильич, дай я ему врежу «леща».
«Сусанин». Не замай. Я ихний защитник. Не дозволю трогать.
«Иосиф». Жалко нет со мной Лаврентия. Он бы зажал этому президенту кое-что между кое-чем.
«Президент». Прошу оградить меня от произвола. Тут вам не тридцать седьмой год.
«Иосиф». А жаль… Ну, а что нам скажет товарищ премьер-министр?
«Премьер-министр». Я перекрыл нефть и газ Литве, и они бы, как миленькие, приползли к нам и умоляли, но президент испугался, что, мол, скажут Буш, Тэтчер и Коль? Он меня не слушал, а я что мог сделать? Пришлось открутить задвижки.
«Разин-Пугачёв». Эх, жаль, нет со мной моей сабельки!
«Сусанин» (Разину). Ты полегче, разбойничья рожа!
«Иосиф». А теперь, доложите нам, господин президент, о позорном Беловежском соглашении, о вашем гнусном предательстве интересов страны и народа.
«Президент». Штэ, понимашь, ну съехались в пуще. Ничего такого на уме не было. Поужинали крепко. Наутро тут кто-то взял и предложил, (Кравчук, Шушкевич, а может Бурбулис, не помню), а не раздербанить ли всё сейчас пока мы все здесь на месте. Кто нам не даст? И, главное, не думали даже. Даже стола не было, чтобы написать да подписать. Тут кто-то стол притащил, бумаги обёрточной, всё чин чинарём. Подписали, вспрыснули, закусили. Потом ещё, понимашь. Дальше не помню.
«Ильич». Вы вспомните, как раздавали суверенитеты, не забудьте Чечню и миллионы русских, которые остались без страны, без родины, вне России без прав, без защиты.
«Иосиф». Вы, как думаете, чего достойны?
«Президент». Так мы уже договорились с приемником. Он обещал всё, что положено экс-президенту — охрана, дача, неприкосновенность.
«Иосиф». С приемником мы в свою очередь разберёмся. Вы о себе говорите.
«Разин-Пугачёв». Дурдом! Ильич, ох руки чешутся, можно я ему дам разА, ну хоть подзатыльник. Сарынь твою на кичку!
«Сусанин» («Разину»). Охолонь. Тут тебе лечебница, а не Государственная Дума. Ишь ручищи распустил.
«Разин-Пугачёв». Царский прихвостень! Холуй! (Бьёт «Сусанина» кулаком по голове.)
«Сусанин». Так ты эвон как! Расшибу! (Бьёт в ответ по голове «Разина». Свалка.)
«Ильич». Прекратите, тише. Соблюдайте порядок, товарищи. Прений в повестке дня не предусмотрено. Разнимите их. (Их разнимают.) («Иосифу».) Прокурор, прошу, продолжайте.
«Иосиф». Премьер, а вы в этот момент, чем занимались?
«Премьер-министр» (чмокая губами). Я в этот момент занимался экономическими реформами. Проводил ваучеризацию и приватизацию. Вводил в сельском хозяйстве фермерство. Посредством «шоковой терапии» внедрял в стране рыночные отношения. Словом, спасал экономику.
«Броцкий». Так и запишем: в результате спасительных реформ, промышленность и сельское хозяйство были успешно развалены.
«Разин-Пугачёв». Фермерство он вводил! Ввести бы ему кой-чего кое-куда.
«Премьер» («Ильичу»). Прошу оградить меня от хамских нападок.
Входит, озираясь, Дунь. Он в больничном халате и с большим китайским веером в руках.
«Ильич». Вот и прекрасно,— наконец-то к нам прибыл представитель от китайских рабочих . Вы, батенька, когда в Россию пожаловали? Мы вас тут давненько дожидаемся. «китайский вопрос» в данный исторический момент архиважнейший. Вот и товарищи ждут не дождутся, чтобы обсудить…
Дунь нерешительно проходит на середину палаты.
Хуан. Простите, но вы ошиблись. Я не представитель, скорее наоборот. К сожалению, я император.
«Ильич» (обращается к остальным). Товарищи, у нас тут новый забавный экземпляр. Сегодня дадим ему отдохнуть и освоиться, а следствие и рассмотрение дела назначим на завтра. Возражений нет? Вот и славно. (Дуню.) Не расстраивайтесь, если вы здесь, у нас — значит уже бывший император. Мы тут затеяли игру. Называется «Суд истории». Времени свободного, хоть отбавляй и скукота, а так — всё веселей. Но, как вы сами понимаете, контингент весьма ограничен и каждый из нас уже приговорён к нескольким пожизненным заключениям и смертным казням. А вы человек свежий. Как, вы не возражаете поучаствовать? (Не дожидаясь ответа) Вот и ладушки. Так что проходите, знакомьтесь. Товарищей «Броцкого» и «Иосифа», я думаю, вам представлять не надо.
«Иосиф», прохаживается между коек, попыхивает трубочкой и прищуривает глаз. «Броцкий» сидит за столом, поблёскивая круглыми очками и седоватой шевелюрой. Что-то пишет.
«Ильич». Вот представитель от народа товарищ «Разин» и он же по совместительству «Пугачёв». А там (указывает в угол палаты.) оппортунисты и отщепенцы, предатели и враги трудового народа. Прошу любить и жаловать, президент с премьер-министром и с ними этот, защитник, именующий себя «Сусаниным». Он, видите ли, жизнь отдал за царя! Оплот самодержавия. Как вам это понравится? Мы их приговорили к расстрелу, пока условно. Меня можете называть запросто — Ильич. Что-то вы, батенька, какой-то смурной? Никак у вас в Китае дела неважнецкие? Что, назревает революция и трон зашатался? Присаживайтесь.
Хуан, мало чего соображая, проходит к столу и садится на привинченный к полу табурет.
Дунь. Жена…ушла.
«Ильич». Что, что? Жена ушла? От вас? Совсем у вас в Китае бабы с ума посходили. Императорами разбрасываются. Но будьте покойны, мы её враз вернём, если вы у себя в поднебесной поддержите мировую революцию. Или, давайте, мы её расстреляем. Проголосуем. Кто «за» — прошу поднять руки. (Все, кроме Дуня, поднимают руки.) Единогласно! («Броцкому».) Лёва, пишите: именем революции, китайскую императрицу, как бишь её? (Хуану.) Как её зовут?
Хуан. Машенька, но прошу вас не надо. Она ни в чём не виновата.
«Ильич» (продолжает). …китайскую императрицу Машеньку приговорить к высшей мере социальной защиты, расстрелу. Заочно! Написал? Вот и чудненько.
Явление 6.
Хармс влетает, толкаемый кем-то сзади, с мешком в руках. Одет в робу смертника.
Хармс. Дубинку мою отобрали, псы.
Минута молчания. Жужжание мухи, продолжавшееся всё пятое явление, замолкает.
«Ильич». Сегодня у нас, очевидно, день открытых дверей. Позвольте, милостивый государь, осведомиться — кто вы и как вас звать величать?
Хармс. Я Хармс.
«Ильич». Это имя или фамилия?
Хармс. Это должность.
«Ильич». С чем мы вас от всей души и поздравляем. Только я о подобной должности не слыхивал.
Хармс. Это, если соединить Хама и «рамс».
«Ильич». Ну, теперь всё предельно ясно. А, где изволите служить?
Хармс. Я служу пушкой у Петропавловской крепости, выстреливаю каждый день ровно в полдень. Слышали, наверное.
«Ильич». Вы артиллерист? Так бы сразу и сказали.
Хармс. Нет. Я то, что я сказал, то есть пушка.
«Ильич». Да. Сложный случай, товарищи. Гвозди и болты у нас уже были. Я даже знавал одного больного Маузера, правда это была его фамилия, но чтобы тяжёлая артиллерия… невероятно! Ну, а в свободное от службы время, чем занимаетесь?
Хармс. Свободного времени у меня нет, так как ещё я работаю дежурной вороной в Летнем саду и вольно-слушающим зайцем в университете.
«Ильич». Скажите, пожалуйста! Сколь разнообразными заботами обременены. (Остальным.) Случай не только сложный, но и тяжёлый. Для нашего «Суда истории» совершенно безнадёжный кандидат. (Хармсу.) Проходите, располагайтесь.
Хармс проходит и садится рядом с Дунем. Входит санитар в белом халате и в маске Анубиса, с дубинкой в руке.
Санитар. Больные, кто желает, выходите на прогулку!
«Ильич». А, что, господа-товарищи, пойдёмте, прогуляемся. Освежим, так сказать, мозги.
Все выходят. В палате остаются Дунь и Хармс.
Хармс. Этим и должно было закончиться.
Дунь. О чём вы?
Хармс. Я о том, что жизнь моя, как и должна была, окончится в сумасшедшем доме.
Дунь. А разве мы в сумасшедшем доме?
Хармс. А вы думаете, что мы во дворце китайского императора? Вы давно здесь?
Дунь. Нет, только сегодня привезли. Я думал, что это простая больница.
Хармс. Ага, с решётками на окнах и овчарками у дверей. Не будьте наивны.
Дунь. Просто я потерял память и ещё плохо соображаю.
Хармс. Вам повезло. Вы счастливый человек. Я бы хотел многое забыть, но не могу. Неужели вы совершенно ничего не помните?
Дунь. Единственное, что мне удалось вспомнить это то, что от меня ушла жена и как её зовут.
Хармс. Не густо.
Дунь. И ещё, когда я очнулся, мне почему-то показалось, что я китайский император.
Хармс. Вы об этот кому-нибудь сказали?
Дунь. Полицейскому.
Хармс. …И моментально очутились тут. Ясно.
Дунь. Да, забыл, ещё я помню сон, который я видел в последнюю ночь. Мне приснилось, что я гусеница. Потом я превратился в куколку и долго ждал, что со мной будет.
Хармс. Потом мужской голос сказал «Внимание. Начали».
Дунь (удивлённо). Да, а откуда вы это знаете?
Хармс. Дело в том, мой дорогой китайский друг, что эту историю сочинил я. Могу, если не верите, рассказать, что было дальше.
Дунь. Я вам верю. Но это невероятно!
Хармс. Видите ли, я люблю придумывать разные истории. (В сторону.) Смешно, но приходиться, с созданным мною героем, разговаривать на «вы». (Дуню.) В этом нет ничего удивительного. Удивительно то, что они, эти истории, каким-то непостижимым образом сбываются. И вы, мой дорогой Дон Гуан, тому подтверждение. Раньше я бы сказал, что они сбываются в жизни, в реальности, наяву, но теперь я думаю иначе. Взять хотя бы ваш сон. Ведь вы прекрасно помните, как превратились в бабочку, и какой был день, и местность, ощущение полёта, свободы, счастья, и то, как были пойманы? Ведь всё, что вы чувствовали в тот момент, было для вас реальностью, и вы не думали, что спите и всё это происходит с вами во сне. А теперь ответьте мне на вопрос: что вы считаете реальностью и явью, то чувство полёта и счастья, которые вы испытали, когда были бабочкой, ведь вы чувствовали это всем существом, не только сознанием и умом, или вот эту вонючую палату, коробку, в которую нас сунул ловец-энтомолог? Не является ли вся эта так называемая реальность тяжким, пошлым, бессмысленным сном?
Дунь. Вы правы. Там было больше реальной жизни и чувств, чем здесь. Но почему вы назвали меня Дон Гуаном?
Хармс. Вы его перевёрнутое отражение — Гуан наоборот, вдобавок вывернутый наизнанку. Мой странный герой. Простите, я говорю не совсем понятно.
Дунь. Это ничего. Только, если вы меня придумали, то должны знать всё о моей предыдущей жизни? Прошу вас, расскажите.
Хармс. Я не стану этого делать. В этом нет необходимости. Память к вам скоро вернётся, а пересказывать мне не интересно. Впрочем, я мог бы рассказать о том, как вы съели кота.
Дунь. Неужели, я мог это сделать? Мне кажется, что я не очень люблю есть котов.
Хармс. Ну, во-первых, вы заблудились в лесу и три дня ничего не ели. А, во-вторых, это был не простой кот, а «кот в сапогах».
Дунь. Это — из сказки?
Хармс. Да. Вот этого сказочного котика вы и слопали, за неимением ничего более походящего. Так сказать, умяли Мурлыку.
Дунь. А почему именно «кота в сапогах»?
Хармс. Он первый, кто подвернулся мне, а значит и вам, под руку. Представьте, если бы в лесу вы встретили «трёх поросят» или «колобка» — это было бы невероятно.
Явление 7.
Дунь. Это у вас такая фантазия?
Хармс. Возможно, но, к сожалению, реальность ещё страшнее. Люди увлекаются каннибализмом и любят покушать ближнего. Так что ваш случай в сравнении с ними — невинная шалость, не более.
Дунь. Но для чего вы придумываете эти истории?
Хармс. Я и сам часто задаю себе этот вопрос. Наверное, для того, чтобы не совершать гадости и пошлости. Ведь, когда сочиняешь, на них просто не остаётся времени. Но вы не волнуйтесь, написанное мной это лишь божественный диктант, попытка преобразить и спасти этот мир.
Дунь. Вы думаете, что можете спасти его, придумывая подобные рассказы?
Хармс. Как знать. Во всяком случае, когда я их пишу, то становлюсь умнее и красивее. Вот эта красота и спасёт его. А, если серьёзно то, чтобы спасти — сначала необходимо его демонтировать.
Дунь. Вы опять шутите.
Хармс. Какие уж тут шутки. Разве вы не видите, что этот мир обречён на вечное топтание на месте, банальные повторы? Мне как-то не улыбается участвовать в этом бессмысленном мероприятии. Так что увольте. У меня осталось мало времени, а мне ещё надо подумать о Пустоте. Ваш древний соотечественник сказал, что полезность каждой вещи определяется её пустотой и предлагал правителю сделать желудки подданных полными, а сердца — пустыми. Исходя из этого, я думаю, что полезность меня определяется пустотой внутри меня, также как моя бесполезность определяется пустотой вокруг меня. Пустоту вокруг меня я могу чем-нибудь заполнить, но что делать с пустотой внутри меня? Как извлечь из неё пользу? Вот, например, мой мешок или эта палата. Полезность пустоты в них не подлежит сомнению. Тогда как пустота внутри меня сомнительно полезна. Заметьте, что в данном случае под Пустотой подразумевается пустое пространство. Пустота в этом случае лишь признак пространства. «Пустое», «свободное», «полезное» — всё это свойства пространства. О самой же Пустоте не сказано ни слова. Да и сказать, по правде, мудрено. Пустота, время, пространство — разные понятия. Там, где есть пространство и время не может быть Пустоты и наоборот. Я вообще сомневаюсь — есть ли у меня внутри пустота. Конечно, пустота (в смысле свободного пространства) существует в человеческом теле, но в живом теле пустоты нет. Она есть в скелете. Так что человек полезен лишь в виде скелета. Если быть последовательным, то надо сделать пустыми не только сердца, но и желудки подданных, тогда они быстрее приобретут форму скелета и станут полезными членами общества. Я считаю, что самое полезное, когда и скелета никакого нет. Тогда внешняя и внутренняя пустота сольются в одну, и останется одна сплошная польза.
Дунь. Мне кажется, что он имел в виду неодушевлённые предметы.
Хармс. А какая разница — одушевлённые они или нет? Ведь это всё равно предметы.
Дунь. Всё же полезность человека определяется чем-то другим.
Хармс. Да, бог с ней, с пользой. Меня больше интересует сама Пустота. Люди придумали слова и понятия, суть которых им не доступна. Представить себе Пустоту невозможно. У неё нет признаков, кроме полного отсутствия чего-либо. В космосе есть пространство и время, свет звёзд, а пустота это, когда ничего нет. Совсем ничего. Или «свобода». В земной жизни неограниченной ничем свободы не существует. Но, если свобода ограничена, то это уже «несвобода». Тоже самое происходит и с независимостью. Поэтому, когда вас призывают к борьбе за свободу и независимость — вас обманывают, причём изначально.
Дунь. Что же делать?
Хармс. Это самый трудный вопрос. Каждый отвечает на него по-своему. Всей своей жизнью… и смертью. Самое лучшее, что вы можете сделать — стать прекрасной бабочкой, в отличие от тех, кому суждено стать мухами.
Дунь. Почему мухами?
Хармс. А, что ещё может получиться из дерьма? (Пауза.) Однако, в самой Пустоте, где скрываются смыслы и сущности, нет никакой разницы между бабочкой и мухой, тьмой и божественным светом. Я честно искал Бога. Я знал, что Он есть. Это было похоже на игру в прятки — я рыскал в темноте, натыкался, то на какую-то мочалку, думая, что это Его борода, то на крестовину оконной рамы. Попадались предметы: стол, продавленный диван, таз с водой, чернильница. Иногда попадалась женщина. Но Бога не было. Какая глупость! Теперь я понимаю, что всё это — чернильница, женщина и ночной горшок — всё это был Он. (Пауза.) Что я называю Пустотой? Только в ней возможна абсолютная свобода. Другой свободы, кроме абсолютной — не существует. Пустота не разделима. Невозможно определить её как «есть», «сущее», «ничто», «нечто», «бытие», «небытие». Потому что она всему предшествует — понятию, мысли, идее, сознанию и подсознанию. В ней всё потенциально предсуществует. Когда я думаю о Пустоте мне постоянно является образ большой яркой бабочки, летящей в бесконечной тьме. Вот я проговорил это, а образ уже исчез. И только отсутствие образа напоминает мне о том, что он был. Присутствие отсутствия. Невидимая бабочка невидимо летящая в невидимой пустоте. В этом образе, несомненно, есть противоречие: если в Пустоте появляется бабочка, то Пустоты уже нет, она тут же исчезает. Но образу нет никакого дела до того, что разум признаёт его противоречивым и потому невозможным. (Прикладывает, сложенные «домиком» указательные пальцы, к носу. Издаёт резкий звук.) Думаю, что в человеческой жизни нет ничего вовсе бессмысленного, как нет и того, что обладало бы исключительно смыслом. Одно не только не отрицает другого, но друг без друга неопределимо. (Продолжает, помолчав.) Я знаю, что уже никогда не выйду отсюда и даже, если бы мне удалось сломать решётку и выбраться наружу, то там будет лишь продолжение сна и ничего больше. Боже, как я устал от безысходности… Но выход есть. Надо только решиться.
Дунь. Какой выход?
Хармс. Об этом позже. А сейчас я прошу вас — о нашем разговоре никому ни слова. Поклянитесь.
Дунь. Хорошо. Клянусь. Никому не скажу.
Хармс. Странно, что я заставляю вас клясться. Я давно уже никому не верю. Но вы — другое дело. Вам я доверяю. Вы свой, то есть мой.
Дунь. Вы боитесь здешних больных?
Хармс. Я устал бояться. Дело не в этом. Просто, я уверен, что среди них есть дятел-стукач. Его не может не быть в подобном заведении.
Дунь. Вы имеете в виду — наушник, сексот?
Хармс. Я имею в виду — мерзкого паука, в сеть которого мы обязательно попадём, если не будем осторожны.
Дунь. Но мне нечего скрывать, тем более, что я ничего не помню.
Хармс. Достаточно одного неосторожного слова. Играйте по их правилам. Не дай бог, они заподозрят вас в нелояльности. Чужака они съедают сразу.
Дунь (смущаясь). Я, признаться, сначала подумал, что вы действительно сумасшедший.
Хармс. Так и должно быть. Иначе, я бы оказался в другом месте. А так, где же ещё быть сумасшедшему, как не в сумасшедшем доме. Уверяю вас, что здесь намного безопасней, чем снаружи. Скоро вернуться любители истории, а мне необходимо о многом подумать в тишине. Для этого у меня впереди ночь. Так что я, пожалуй, пока что вздремну. (Прячет мешок под матрац, ложится на койку и мгновенно засыпает.)
Явление 8.
Сон Хармса.
Хармс лежит в открытом саркофаге. В головах застыли два санитара в масках Анубиса и с дубинками в руках. У саркофага стоят: Машенька в обнимку с Сашей, Женя и Дунь, Алёна Ивановна. В стороне духовой оркестр, состоящий из обитателей палаты. «Ильич» дирижирует. Звучит вальс «На сопках Маньчжурии». Музыка замолкает. Хор музыкантов поёт.
| 
