Строгановы
пьеса в трех действиях
ПЕРВОЕ ДЕЙСТВИЕ
Действующие лица:
Граф Павел Строганов – 16 лет
Шарль-Жильбер Ромм, его наставник, француз – 37 лет
Андрей Воронихин, крепостной художник, житель поселка Новое Усолье – 25 лет
Приказчик
Аксинья, крепостная девушка – 16 лет
Каменчиха, купчиха, вдова – 30 лет
Гришка - слуга Павла Строганова
Жители Нового Усолья – соленосы, среди них – Маруся, Катька, женщина-соленос, двое мужчин-соленосов
Начало июня 1787 года. Поселок Новое Усолье. Двор перед конторой приказчика. Половодье – вода затопила все вокруг, так что передвигаться можно только по мосткам и настилам, пытаясь сохранить равновесие.
Соленосы идут по мосткам, несут за плечами тяжелые мешки с солью. Среди соленосов много женщин. Из конторы приказчика выходит Воронихин с мольбертом, садится на крыльцо, начинает зарисовывать соленосов.
ПЕРВЫЙ СОЛЕНОС (Воронихину). Эй, барчонок, отлыниваешь от работы?
ВОРОНИХИН. Приказчик велел зарисовать вас. Хочет отправить графу в Петербург.
ВТОРОЙ СОЛЕНОС. Ого! Аж в Петербурх! Прославишься, Андрюха!
ЖЕНЩИНА-СОЛЕНОС. Барчонок, а Аксинью-то заберешь с собой, в Петербурх-то? Али там себе найдешь невесту?
ПЕРВЫЙ СОЛЕНОС. Андрюха, а нарисуй меня крупно, чтоб мою рожу в Петербурхе увидали! Чтоб тамошние дамочки на меня любовались!
Из палат выходит Приказчик.
ПРИКАЗЧИК. Так, что тут такое? Почему все стоят и никто не работает?
ВТОРОЙ СОЛЕНОС. Так это, Федор Игнатьевич, передышка у нас.
ПРИКАЗЧИК. Я вам сейчас такую передышку покажу, передохните все тут меня! Расселись тут, отдыхают, как баре! Три амбара разгрузили, еще не всю соль закантарили, а уже устали, вишь ты!
Издалека раздается колокольный звон.
ПЕРВЫЙ СОЛЕНОС. Чего это, опять горим?
ВТОРОЙ СОЛЕНОС. Шут его знает. На прошлой неделе горели, так что на этой вроде не должны.
Во двор из ворот выбегает Аксинья.
АКСИНЬЯ. Едут! Едут!
ЖЕНЩИНА-СОЛЕНОС. Кто едет-то, Аксинья?
АКСИНЬЯ. Хозяйский сын! Граф!
ПРИКАЗЧИК. Откуда знаешь?
АКСИНЬЯ. Так они сами сказали. Подъехали к воротам. Слуга ихний мне говорит: «Чего, говорит, уставилась? Не видишь, говорит, его сиятельство граф Павел Александрович приехал!»
ПРИКАЗЧИК. Так, Аксинья, беги ко мне, пусть готовятся встречать графа. Бегом, бегом, чего стоишь? А вы все – работать!
Аксинья убегает. В воротах появляются ПАВЕЛ, РОММ и ГРИШКА, несущий поклажу.
ПРИКАЗЧИК. Добро пожаловать, граф, Ваше сиятельство! Вот так неожиданность, не ждали, не ждали вас к нам!
ПАВЕЛ. Здравствуйте.
РОММ. Bon jour!
ПРИКАЗЧИК. Федор Воронов, приказчик соляных варниц Нового Усолья. Очень рады.
РОММ. Шарль-Жильбер Ромм, учитель и наставник графа Павла Александровича.
ПРИКАЗЧИК. Добро пожаловать, милостивый государь! Что ж ваш отец Александр Сергеевич, и не предупредил нас никак о вашем приезде? Мы и подготовиться не успели толком!
РОММ. Это ничего. Мы приехали не с проверкой. Знакомимся с владениями графа Строганова. Путешествуем на перекладных.
ПРИКАЗЧИК. Вы как раз вовремя, у нас сегодня первая отправка каравана с солью, а вечером будет праздник! Изволите для начала пообедать?
ПАВЕЛ. С удовольствием.
РОММ. Нет-нет! Еда и отдых – потом! Для начала мы осмотрим поселок, познакомимся с производством, с работой солевых варниц. Господин Попо, вы прибыли сюда из Петербурга, чтобы отдыхать и обедать?
ПАВЕЛ. Нет, господин учитель.
РОММ. А для чего же, позвольте осведомиться?
ПАВЕЛ (уныло). Познакомиться с производством, с работой солевых варниц.
РОММ. Так-то лучше, господин Попо. (Приказчику.) Для начала покажите нам поселок.
ГРИШКА. Господин Ромм, а мне куда прикажете, с вещами-то?
ПРИКАЗЧИК. Да вот, в мой дом неси.
РОММ. Чудесно. Ведите нас, господин приказчик.
ПРИКАЗЧИК (Воронихину). Андрюха! Пойдешь с нами! (Ромму.) Это вот Андрей Воронихин, талантливый парень, рисует. Покажи, Андрей.
ВОРОНИХИН. Я только начал…
ПРИКАЗЧИК. Покажи, господа хотят посмотреть…
Андрей протягивает свой набросок Ромму.
РОММ. Да, хорошо, очень хорошо, господин художник…
ПРИКАЗЧИК. Какой же он господин? Обычный крестьянин…
РОММ. А это позвольте мне решать, кто господин, а кто обычный… Так куда нам идти?
ПРИКАЗЧИК (показывает рукой). Вон там у нас варницы.
ПЕРВЫЙ СОЛЕНОС (кричит в спину уходящему Воронихину). Барчонок, не забудь про меня в Петербурхе!
РОММ. Барчонок? Что есть «барчонок»?
ПРИКАЗЧИК. Ой, да не слушайте, господин Ромм, это все наши усольские болтают.
РОММ. Так что это значит?
ПРИКАЗЧИК. А это, как бы вам сказать, «сын барина»…
Уходят. Соленосы обступают Гришку.
Во дворе собирается хор «Уральских краснопевцев» во главе с Каменчихой. Каменчиха дает указания, расставляет всех по росту.
ЖЕНЩИНА-СОЛЕНОС (Гришке). Ой, а вы, Гришка, прям из Петербурха приехали?
ГРИШКА. Из него самого. Зовите меня Григорием Иванычем.
ПЕРВЫЙ СОЛЕНОС. И как там… вообще, Григорий Иваныч?
ГРИШКА. Да почти как у вас. Только лучше.
ВТОРОЙ СОЛЕНОС. А императрицу-то, императрицу видал?
ГРИШКА. Видал, как не видать. Карету ейную видал, слуг ейных, одного даже по имени знаю – Всеволод! Наш-то граф, бывало, приедет к императрице, а я жду на улице. Ее императорское величие любит играть с его сиятельством графом в шахматы. Однажды, сказывают, граф осерчал на императрицу, уж не знаю, почему, да хвать кулаком по доске – все фигурки посыпались!
ЖЕНЩИНА-СОЛЕНОС. Ох-ох, а императрица-то, императрица-то чего?
ГРИШКА. А ничего. «Экий, - сказала, - ты, граф Александр Сергеевич, сердитый-то!». И пошли кофий пить.
ЖЕНЩИНА-СОЛЕНОС. Какой у нас граф-то, ух! Зато графский сын какой-то тихонький. Не болеет ли?
ГРИШКА. Да нет, его этот мусье-учитель отучает от всяких глупостей. А это у вас что в мешках-то? У всех соль?
ЖЕНЩИНА-СОЛЕНОС. Ага, и граф в Петербурхе нашу соль ест. И императрица небось.
ПЕРВЫЙ СОЛЕНОС. Мы тут горбатимся, а они там едят и кофием запивают.
КАМЕНЧИХА. Катька, ровно-ровно, встань!
ГРИШКА. А это там у вас кто орет?
ЖЕНЩИНА-СОЛЕНОС. Да это купчиха Каменчиха со своим хором. Заставила трех девок работу бросить, чтоб сегодня вечером на празднике петь.
КАМЕНЧИХА. Так! Последний раз говорю! Катька, стой ровно и рот пошире открывай! А ты, Маруся, наоборот, делай вид, что поешь, а сама не пой, а то ты своим басом всех остальных перекрикиваешь! Все готовы? Три-четыре!
Хор начинает петь, Гришка их останавливает.
ГРИШКА. Это все ерунда! В Петербурге такое уже не поют!
КАМЕНЧИХА. А ты кто таков?
ГРИШКА. Григорий Архипов. Сопровождаю хозяевского сына и его учителя, помогаю им преодолевать бытовые трудности в дороге.
КАМЕНЧИХА. Прислуживаешь, если говорить по-нашему. У нас и своих слуг хватает, так что не лезь со своими советами. Катька! Да стой же говорю спокойно, не чешись! Еще раз!
ГРИШКА. Да знаешь ли ты, с кем разговариваешь? Да мне вольную граф Александр Сергеевич прошлым летом выписал, а я все равно от него не ушел, потому что уж очень графа Павла Александровича люблю, он на моих глазах вырос! Да я к Ее императорскому величеству приближен, я водку пил с ее кучером! И мимо театров я часто проходил, так что лучше тебя знаю, как надо выступать.
КАМЕНЧИХА. А ты-то знаешь, с кем ты разговариваешь? Я – купеческая вдова Каменчиха! Видишь вон ту лавку на углу? Моя лавка! А знаешь, что в этой лавке? Много-много пистолетов и ружья, ко мне охотники со всего Урала приезжают за оружием! А знаешь, со скольки шагов я попаду тебе в лоб? Если не щурясь, то с десяти! А если прицелюсь, то стой ты хоть вон у тех ворот, а свое получишь! Еще будут какие-нибудь советы и указания, милостивый государь Григорий?
ГРИШКА. Нет… Чего так сразу, я помочь хотел.
КАМЕНЧИХА. Себе помоги, болезный. А мы, усольские, сами себе ученые. Нам ваши столичные штучки ни к чему. Постой! Ты мне лучше про хозяина своего расскажи.
ГРИШКА. Про графа-то?
КАМЕНЧИХА. Да какой граф, зачем мне этот мальчишка? (Хору.) Так, расходимся, не подслушиваем! (Гришке.) Про его учителя, француза. Женат он?
ГРИШКА. Нет, он вообще к женскому полу равнодушен.
КАМЕНЧИХА. Что, он по другому делу?
ГРИШКА. Это по какому?
КАМЕНЧИХА. Да по этому самому, по которому у вас в столице принято.
ГРИШКА. Не знаю, по какому самому, ничего у нас не принято.
КАМЕНЧИХА. А что он любит? Музыку там, танцы?
ГРИШКА. Нет, он человек ученый, он все про науку да политику с графом разговаривает, умные мысли всякие говорит.
КАМЕНЧИХА. Книжки небось читает?
ГРИШКА. Да вот с книжками я его ни разу не видел. Вот Павел Александрович и днем, и ночью читает, записывает, потом учителю пересказывает. А тот больше поговорить любит. Очень много говорит. Слова всякие непонятные. Спит на полу. И графа заставляет. И водку не пьет.
КАМЕНЧИХА. Да ты что! Ни глоточка?
ГРИШКА. Ни капельки.
КАМЕНЧИХА. Какой, однако, интересный и загадочный мужчина… Хор! Куда все разбрелись? А ну-ка, еще раз! А ты, милостивый государь, давай, покажи, как нам лучше выступить, чтоб французу понравиться.
ГРИШКА. Ну, это дело нетрудное. Певцы! Слушать меня! Когда поете, больше двигайтесь – туда-сюда, туда-сюда, чтоб живее выглядеть! И кто это у вас так басом поет страшно?
КАМЕНЧИХА. Это вон - Маруся, чтоб ее! Она прошлой зимой в прорубь на Крещение нырнула и с тех пор басом разговаривает!
МАРУСЯ. А что я, я не виновата!
ГРИШКА. Непорядок! Давайте еще раз, и живее, живее!
Поют.
ГРИШКА. Вот, так-то лучше! Такое даже императрице не стыдно показать!
КАМЕНЧИХА. Только за Марусю беспокоюсь, уж очень голос грубоват.
ГРИШКА. Голос грубоват, а девка хороша. Есть пара приемчиков, которые используют столичные исполнители. Могу дать ей урок по пению.
КАМЕНЧИХА. Ой, Григорий, дорогой мой, век тебе буду обязана! Намучалась я с ней, ничего не помогает! Маруся, иди сюда! Будешь обучаться у Григория… (Гришке.) Как тебя по батюшке?
ГРИШКА. Иванович.
КАМЕНЧИХА. У Григория Ивановича. Слушайся его, он из Петербурха и саму императрицу видел! Большую честь тебе делает!
МАРУСЯ. Спасибо, дяденька.
ГРИШКА. Можно просто Григорий. Или Гриша.
Приказчик, Ромм, Павел и Воронихин стоят на вершине холма, с которого открывается вид на владения Строгановых.
ПРИКАЗЧИК. …Соляной раствор отстаивается в ларях, это вроде больших корыт. Из ларя пущается рассол по особливым желобам на цирены.
РОММ. А цирены – это что?
ПРИКАЗЧИК. Цирены, ну, вроде как сковородка, только огромная. Мешки относят в амбары, а с началом половодья отправляют с караванами, по Каме и по реке Очер.
ПАВЕЛ. Очер? Что это значит?
ПРИКАЗЧИК. Да кто ж теперь знает, Очер да Очер, все так называют, а как переводится, никто и не помнит уже… Название древнее…
ПАВЕЛ. Очер – странное слово.
РОММ (Воронихину). Господин художник, не можете ли вы запечатлеть сей чудесный вид на своей картине?
ВОРОНИХИН. Да, как скажете, но у меня с собой только карандаш и мелки.
Воронихин начинает рисовать. Ромм стоит за его плечом, наблюдает.
РОММ. Очень хорошо. Вы учились у кого-нибудь?
ВОРОНИХИН. Здесь в Новом Усолье, в мастерской у Гаврилы Юшкова. И сам учусь.
РОММ. Очень-очень хорошо. (Отходит от Воронихина, Приказчику.) Ваш сын – чудесный художник!
ПРИКАЗЧИК. Андрей-то? Да он мне не сын.
РОММ. Вот как? Вы же сказали, что «барчонок» - это сын барина?
ПРИКАЗЧИК. Сын-то сын, да только я не барин.
РОММ. Вы хотите сказать, что этот мальчик – сын графа?
ПРИКАЗЧИК. Господин месье, сказать я ничего не скажу, да только у нас в Усолье все знают, от кого наша Марфа принесла в подоле. Двадцать пять лет назад к нам приезжал молодой тогда граф Александр Сергеевич для знакомства со своими владениями. Побыл здесь месяц, уехал, а у нашей Марфы потом Андрей родился.
РОММ. Очень-очень интересно... Господин Попо, как вам?
ПАВЕЛ. Очень красиво, господин учитель.
РОММ. Нет-нет, господин Попо, я про работу молодого художника.
ПАВЕЛ. Не знаю, господин учитель. Я в искусстве не очень разбираюсь, по мне, так мазня мазней.
РОММ. «Мазня»? Это значит что? «Очень плохо»? Не завидуйте, господин Попо.
ПАВЕЛ. Да, господин учитель.
РОММ. Немедленно попросите прощения у господина художника!
ПАВЕЛ. Господина художника? Он же крепостной, обычный крестьянин!
РОММ. Господин Попо, кажется, не услышал меня. Господин Попо, кажется, сегодня останется без ужина и будет весь вечер учить историю древнейших времен!
ПАВЕЛ. Господин учитель, простите меня. Я немедленно принесу свои извинения этому крепостному художнику. Если позволите, я лично поговорю с ним.
РОММ. Так-то лучше, господин Попо.
ПАВЕЛ (Воронихину, громко). Уважаемый художник, позвольте отойти с вами и принести вам мои глубочайшие извинения за незаслуженную обиду. (Отходят в сторону. Шепотом.) Ну, парень, ты еще поплатишься за это!
ВОРОНИХИН. Да, Ваше сиятельство…
ПАВЕЛ. Сделай вид, что я у тебя попросил прощения. Улыбайся и кивай.
ВОРОНИХИН. Как скажете, Ваше сиятельство…
ПАВЕЛ (Ромму). Господин учитель, я сделал все, как вы велели…
РОММ. Отлично, господин Попо. Надеюсь, господин художник принял ваши извинения.
ВОРОНИХИН. Господин Ромм, и вы, Ваше сиятельство, можете не волноваться, я ничуть не обижен и не сержусь. Заниматься живописью я мог только у здешнего учителя, поэтому способности мои невелики.
РОММ. Юному графу не помешало бы поучиться у вас послушанию и уступчивости.
ПРИКАЗЧИК. Пройдемте дальше, там у нас солеварни…
Ромм спускается с холма, идет впереди, Павел подходит к Приказчику.
ПАВЕЛ (Приказчику, шепотом). Я хочу, чтобы этого художника высекли после моего отъезда.
ПРИКАЗЧИК. Будет сделано, Ваше сиятельство. (Воронихину.) Беги, Андрюха, подальше, чтоб до отъезда графа тебя ни видно, ни слышно не было. Понял?
ВОРОНИХИН. А как же картина?
ПРИКАЗЧИК. Вот что ты со своей картиной-то? Не нужна она никому, не понравился ты графу. Спрячься пока где-нибудь, да носа не суй.
Приказчик догоняет ушедших далеко вперед Павла и Ромма.
Воронихин садится на траву. К нему подкрадывается Аксинья.
АКСИНЬЯ. Вот ты где! Испугался?
ВОРОНИХИН. Нет, я слышал, как ты подходила.
АКСИНЬЯ. А я пришла на барского сына поглядеть. Тихий он, как будто и не граф совсем.
ВОРОНИХИН. Это он притворяется таким, а сам противный.
АКСИНЬЯ. Ой. Ты ревнуешь что ли?
ВОРОНИХИН. Ничего не ревную. Было бы кого. И к кому. Нужна ты ему!
АКСИНЬЯ. А вот, может, и нужна! Я его как у ворот встретила, так он на меня так посмотрел!
ВОРОНИХИН. Как - так?
АКСИНЬЯ. А вот так!
ВОРОНИХИН. Врешь ты все.
АКСИНЬЯ. Вру. А ты поверил, да? Ну чуть-чуть?
ВОРОНИХИН. Чуть-чуть поверил.
АКСИНЬЯ. Ну и дурак.
ВОРОНИХИН. Сама дура.
АКСИНЬЯ. Может, и дура. Только ты все равно дурак.
ВОРОНИХИН. Я дурак, а ты дура. Видишь вон там березку у берега?
АКСИНЬЯ. Вижу.
ВОРОНИХИН. Когда-нибудь я там построю церковь. С большим золотым куполом. И мы там обвенчаемся.
АКСИНЬЯ. И, правда, дурак ты! А скоро это будет?
ВОРОНИХИН. Не знаю. Но это будет. Точно.
АКСИНЬЯ. Он ведь брат тебе.
ВОРОНИХИН. Кто?
АКСИНЬЯ. Да граф-то.
ВОРОНИХИН. Ничего он мне не брат. Не нужны мне такие братья.
АКСИНЬЯ. Чего надулся-то, барчонок?
ВОРОНИХИН. Не надулся. И не зови меня так.
АКСИНЬЯ. Я же пошутила.
ВОРОНИХИН. И не шути. Иди куда шла.
АКСИНЬЯ. Я к тебе шла.
ВОРОНИХИН. Ну, тогда иди к своему графу.
АКСИНЬЯ. Ну, и пойду.
ВОРОНИХИН. Ну и иди.
АКСИНЬЯ. Я уже ушла.
ВОРОНИХИН. Иди-иди.
АКСИНЬЯ (обнимает его). Дурак ты.
ВОРОНИХИН. Я знаю.
Дом приказчика. За столом сидят Приказчик, Ромм и Павел. Аксинья прислуживает, приносит и уносит блюда. Павел часто отвлекается от еды, заглядевшись на Аксинью.
ПРИКАЗЧИК. Угощайтесь, господа, чем Бог послал. К приезду Вашему готовы не были, так что не серчайте. Вот, это вино мне сам граф отправил, очень рекомендую.
РОММ. Мерси, но господин граф изволит пить только воду.
ПАВЕЛ (убирает руку). Да, спасибо, я буду пить только воду.
ПРИКАЗЧИК. Ну, тогда картошечку?
РОММ. Да, только без соуса, без соли и совсем немного. Все эти излишества лишь портят характер молодых людей, делают их капризными и порочными. У меня, знаете ли, есть целая теория на этот счет. Воздержанность и скромность с самого раннего возраста – вот в чем состоит моя система воспитания. Во многом я позаимствовал ее у Жана-Жака Руссо. Tabula rassa – «чистая доска» в переводе с латыни. Когда человек приходит в этот мир, он чист и непорочен, подобно белому листку из альбома, без каких-либо штрихов и помарок. Неправильное воспитание, окружение балуют, портят и уродуют его. Господину Попо было семь лет, когда граф Александр Сергеевич доверил мне его воспитание. Я пообещал ему, что сделаю из Павла настоящего человека, образованного, свободного, честного. (Павлу.) Нет-нет, господин Попо, соль вам запрещена!
ПАВЕЛ. Простите, господин учитель.
РОММ. Никаких излишков! Только то, что жизненно необходимо! Свобода, чистый воздух, крыша над головой, вода, хлеб и книги! Человеку большего не требуется, все остальное – лишь капризы, происходящие из жадности, избалованности, порочности!
ПРИКАЗЧИК. Хм… интересная идея…
РОММ. На примере господина Попо я докажу, что эта идея верна! Посмотрим, что из него получится через тридцать лет! Если он станет низким, подлым, порочным человеком, можете прийти на мою могилу и плюнуть на нее! Господин Попо! Я видел, как вы изволили положить в свой карман кусочек соли! Немедленно верните его на стол!
ПАВЕЛ. Простите, господин учитель.
РОММ. Завтра вас будет ожидать очередное письмо от меня! (Объясняет приказчику.) Я пишу письма господину Попо всякий раз, когда он совершает огорчающий меня поступок. С помощью этих писем я пытаюсь воззвать к его разуму. Разум - это единственное, во что я искренне верю. Только разум способен спасти человечество, только на разум и стоит возлагать надежды.
ПРИКАЗЧИК. Что же вы, милостивый государь, получается, в Бога-то не веруете?
РОММ. Верую в то, что Бог есть разум, а разум – есть Бог.
ПРИКАЗЧИК. Очень уж мудрено для наших ушей, милостивый государь.
РОММ. Ничего страшного. Когда-нибудь вы и сами до этого дойдете. А не вы, так ваши дети. А не дети, так внуки.
Из-за двери доносятся крики Каменчихи: «Пусти, тебе говорят! Артисты пришли к барину!».
РОММ. А кто это за дверью так шумит?
ПРИКАЗЧИК. Наш хор «Уральских краснопевцев» во главе с купеческой вдовой Каменчихой приготовили несколько песен. Изволите позвать певцов?
РОММ. С радостью послушаем. Только господину Попо пора идти спать, так что мне придется одному встретить певцов. (Павлу.) Не забудьте перед сном прочитать две главы учебника по древнейшей истории, завтра утром я проверю.
ПАВЕЛ. Слушаюсь, господин учитель. Спокойной ночи, вам, господин учитель и вам, Федор Игнатьевич.
ПРИКАЗЧИК. И вам спокойной ночи, Ваше сиятельство!
Павел перед уходом, улучив момент, когда Ромм повернулся к Приказчику, стягивает со стола кусочек соли. Приказчик запускает хор, давно уже ожидающий за дверью.
КАМЕНЧИХА (кланяется до земли). Ваше сиятельство!
РОММ. Его нет.
КАМЕНЧИХА. Ну, тогда, господин месье француз! Примите от наших усольских певцов музыкальный подарок! Не судите строго! Готовились весь год! Раз-два!
Хор поет песню.
Приказчик дает сигнал певцам, те кланяются и уходят. Каменчиха остается.
РОММ. Прелестно.
КАМЕНЧИХА. Ох, премного благодарны, месье. Мы музыкальной грамоте не обучавшиеся, кто купец, кто вообще простой люд. Вы-то небось в своей Франции чего-то только и не слушали.
РОММ. Да, бывал на концертах.
КАМЕНЧИХА. Очень интересно бы послушать про Францию да про концерты. И короля вы небось знаете?
РОММ. Не считаю нужным иметь знакомство с человеком, чьи политические решения ведут мою страну к гибели и разрушению.
КАМЕНЧИХА. Это значит – не знаете?
РОММ. Я знаю о нем достаточно, чтобы иметь противоположные взгляды.
КАМЕНЧИХА. Ну, это ничего. Я вот тоже не знакома с императрицей. Месье, а где же ваша мадам? Осталась во Франции?
РОММ. Мадам отсутствует.
КАМЕНЧИХА. Ох, неужто вдовец? У меня три года как муж помер, царство ему небесное.
РОММ. Нет, я не женат. Я женат на науке и на своей родине.
КАМЕНЧИХА. Бедняжечка, и как же вы это, без женского-то полу? Без женской ласки? Тяжело небось…
РОММ. Я привык. Иногда приходится жертвовать чем-то ради высшей цели.
КАМЕНЧИХА. Цель – это хорошо. Я сама люблю иногда пострелять из ружья или пистолетов. После покойничка-мужа мне досталась оружейная лавка, она недалеко, за углом. Может, посмотрите? А то на берегу сейчас будут запускать кораблики по реке…
РОММ. Благодарю, но я придерживаюсь строгого режима, так что прошу меня извинить. Доброй ночи, мадмуазель.
Ромм идет к дверям. Каменчиха вдруг начинает рыдать.
РОММ. Что случилось? Что с вами?
КАМЕНЧИХА. Меня еще никто не называл мадмуазелью! Спасибо, месье, никогда этого не забуду!
РОММ. Ну-ну, прошу вас, прекратите.
КАМЕНЧИХА. Буду молиться за вас каждый день! За покойничка мужа молюсь и за вас буду молиться!
РОММ. Вы, наверное, очень тоскуете без мужа?
КАМЕНЧИХА. Без кого? Без мужа? Да он меня бил утром, днем и вечером, по двору с пистолетами гонялся, застрелить обещал. Тоскую, конечно. Хороший он был человек, хоть и горяч на руку. Об одном жалею – ребятенка не успела родить, теперь вот старею одна-одинешенька.
РОММ. Ну-ну, успокойтесь. Вы найдете себе другого, и ребенка родите, будьте уверены.
КАМЕНЧИХА. Не найду я никого. Не любят у нас вдов. И меня все боятся. Говорят, будто это я мужа со свету сжила, а то и застрелила. Это все Дарья врет, соседка моя, это я точно знаю! Она врет, а все верят. А я любила его, хоть он и дурной был, мой Колька.
РОММ. Мадмуазель, на вашем месте я бы бросил все и занялся активной социальной деятельностью. Когда вы заботитесь о судьбах других людей, то не хватает времени на собственную боль.
КАМЕНЧИХА. Красиво как сказали, милостивый государь. Сразу видно, что француз. У нас так никто и не скажет, все только плюют да за коленки хватают чуть что. Да вы не стесняйтесь, расскажите мне, что там у вас за боль такая.
РОММ. Простите, это было образное выражение. Я отнюдь не имел в виду, что…
КАМЕНЧИХА. Вижу же, что страдаешь! Побила тебя судьба, вот и боишься теперь обжечься! Обманула тебя небось какая-нибудь француженка расфуфыренная! Все вижу! Я сама такая! Ты не смотри, что пою да пляшу! Тяжко мне! И ты мучаешься! А ты поплачься мне, поплачься, легче будет. Бросила она тебя? Или обманула?
РОММ. Она… она вышла за другого.
КАМЕНЧИХА. Ох, вот ведь мерзавка! Да как же она могла променять такого мужчину на какого-то другого? Сама небось локти кусает, да поздно! А ты не мучайся! Надо жить дальше! Знаешь, что я делаю, чтобы стало легче? Я беру пистолеты, стреляю в сторону Камы и представляю, как пули долетают до противоположного берега. Хочешь, покажу, как надо?
РОММ. А когда это можно устроить?
КАМЕНЧИХА. Да хоть сейчас, только за пистолетами сбегаю! У меня лавка за углом!
РОММ. Хорошо, тогда вы идите за пистолетами, а я пока сменю костюм.
КАМЕНЧИХА. Я мигом, месье! Готовьтесь!
Уходят. Тихонько открывается дверь, на цыпочках входит Павел. Он берет полупустую бутылку вина, наливает себе, осторожно пробует. Залпом выпивает, наливает еще.
ПАВЕЛ (подражая интонациям и акценту Ромма). А вы, господин Попо, идите-ка спать! А теперь, господин Попо, идите-ка учить историю! А сейчас, господин Попо, посчитайте-ка девяносто пять в седьмой степени!
В комнату заходит Аксинья, не заметив Павла, начинает убирать со стола.
ПАВЕЛ. Девушка, иди-ка сюда! Не бойся, не бойся. Подойди. Как тебя зовут?
АКСИНЬЯ. Аксинья.
ПАВЕЛ. Надо говорить: «Ваше сиятельство».
АКСИНЬЯ. Аксинья, Ваше сиятельство.
ПАВЕЛ. А сколько тебе лет?
АКСИНЬЯ. Шестнадцать, Ваше сиятельство.
ПАВЕЛ. Мне тоже шестнадцать. Скучно тебе здесь, а?
АКСИНЬЯ. Да как сказать, Ваше сиятельство.
ПАВЕЛ. А мне скучно. Впрочем, у вас тут, конечно, очень красиво. И река эта… как ее, Очер? Я про нее читал, название такое странное…
АКСИНЬЯ. А правда, что вы на полу спите?
ПАВЕЛ. Это для спины полезно.
АКСИНЬЯ. У нас только Васька Кривой, когда пьяный домой приходит, то на крыльце спит.
ПАВЕЛ. Parlez-vous français, mademoiselle?
АКСИНЬЯ. Чего, Ваше сиятельство?
ПАВЕЛ. Я спросил: «Разговариваете ли вы по-французски, мадмуазель?».
Павел пытается обнять Аксинью. Та вырывается, бьет его тарелкой по голове.
Ух ты какая, Аксинья! Хочешь – женюсь на тебе?
АКСИНЬЯ. Не хочу!
ПАВЕЛ. Отчего же?
АКСИНЬЯ. У меня есть жених!
ПАВЕЛ. Ну, ежели жених, то, конечно, иди.
АКСИНЬЯ. Спасибо, Ваше сиятельство.
ПАВЕЛ. Только… поцелуй меня напоследок. На память.
Павел обнимает Аксинью. В этот момент заходит Воронихин.
ВОРОНИХИН. Аксинья…
Воронихин застывает на пороге.
ПАВЕЛ. Пошел вон! Не видишь, тут барин изволит отдыхать!
ВОРОНИХИН. Простите, Ваше сиятельство.
Воронихин выходит.
АКСИНЬЯ. Ваше сиятельство, Андрей и есть мой жених…
ПАВЕЛ. Еще и жених? И здесь он? Куда ни глянь – всюду этот Воронихин! Высекут! Его обязательно высекут! Вот как уеду – так сразу!
В дверях появляется Ромм, за его спиной маячит Воронихин.
РОММ. Что здесь происходит, господин Попо?
ПАВЕЛ. Ничего, господин учитель.
РОММ. Вы едва стоите на ногах. Вы пьяны?
ПАВЕЛ. Опьянен исключительно чистым воздухом и красотой здешних мест.
РОММ. Ко всему прочему вы еще и лжец! Имейте смелость признаться в своем проступке! Что вы собирались сделать с этой несчастной девушкой?
ПАВЕЛ. Мы… мы беседовали…
РОММ. Очень интересно было бы узнать тему вашей беседы.
ПАВЕЛ. Тема беседы… Я как раз пересказывал этой крестьянской девушке содержание главы по древнейшей истории, которую прочел сегодня…
РОММ. Можете не утруждать себя, господин граф. Я разочарован и раздосадован. Вы впали в невежество, обжорство, леность, в самую возмутительную неблагодарность! Это не может больше продолжаться, с меня хватит! Во Франции я был блестящим математиком, а здесь я вынужден трястись на плохих дорогах с этим отвратительным невежей, глупцом и лжецом! Я немедленно напишу письмо графу и откажусь от преподавания!
ПАВЕЛ. Господин учитель, я вас умоляю, не говорите папеньке!
РОММ. Не желаю ничего слушать! Гришка!
В дверях появляется заспанный Гришка.
Собирай вещи графа и мои! Мы уезжаем! Я не буду требовать себе жалования за этот месяц, готов даже доплатить господину графу! Впрочем… Я потратил нимало душевных сил, так что заслужил это жалование.
ПАВЕЛ. Господин учитель, умоляю…
РОММ. Мы уезжаем! Немедленно! Лошадей! Гришка! Гришка!
ВОРОНИХИН. Господин Ромм…
РОММ. Вы хотите ехать с нами?
ВОРОНИХИН. Да.
АКСИНЬЯ. Андрей!
ВОРОНИХИН. Да. Хочу.
РОММ. Господину графу понравятся ваши картины. Собирайтесь.
Воронихин бежит за вещами, в дверях его останавливает Аксинья.
АКСИНЬЯ. Андрей!
ВОРОНИХИН. Пусти.
Воронихин вырывается, убегает.
РОММ (Павлу). А вы что тут встали? Вперед! Мы уезжаем сейчас! Я отдам вас господину графу, и вернусь в Париж, один! Я не намерен больше терпеть ваших проступков! Не намерен!
ПАВЕЛ. Господин учитель, пожалуйста, не говорите папеньке. Я больше никогда, никогда не буду пить! И никогда не буду брать соль – видите, вот у меня в кармане кусочек соли, я честно признаюсь в этом и искренне раскаиваюсь!
РОММ. Мы возвращаемся в Санкт-Петербург, господин Попо! И ничто не способно изменить моего решения, даже если сам господин граф будет на коленях меня об этом просить! Ничто! И никто! И никогда!
Вбегает Воронихин с небольшой сумкой и несколькими холстами.
ВОРОНИХИН. Господин учитель, я готов!
РОММ. Вот кто меня радует – способный, обходительный, скромный! Господин Попо, на вашем месте я бы взял несколько уроков у этого юноши! А я вас воспитывать не намерен!
Ромм выходит.
ПАВЕЛ (Воронихину). Ты! Подойди ко мне! (Аксинье.) А ты, девушка, выйди.
Аксинья выходит.
ВОРОНИХИН. Я вижу, что вам не нравлюсь, Ваше сиятельство. Но я бы не стеснил вас нисколько. Мне бы только приехать в Санкт-Петербург и научиться всему.
ПАВЕЛ. Так, слушай меня внимательно, барчонок. Никуда ты не поедешь. Господин Ромм зовет тебя с нами, чтобы меня наказать. Я его хорошо знаю - через несколько часов он успокоится, мы поедем в Санкт-Петербург, а потом - в Европу. Так что малюй свои картины, женись на своей Аксинье, ничего я с ней не сделал, не волнуйся. А нам, Строгановым, ты не нужен.
ВОРОНИХИН. Хорошо. Я останусь. (Через паузу.) Только… Очень вас прошу передать это графу Александру Сергеевичу. Не говорите, от кого. (Протягивает Павлу одну из своих работ.)
ПАВЕЛ. Много места в повозке займет. Что здесь нарисовано?
ВОРОНИХИН. Это река Очер.
ПАВЕЛ. Очер? Вот она какая, значит. Постой… Воронихин... Ты едешь с нами.
Павел поспешно выходит. Воронихин, помедлив, идет за ним, дорогу ему преграждает выскочившая из-за двери Аксинья.
АКСИНЬЯ. Андрей, как так? Андрей, Андрюша, не уезжай…
ВОРОНИХИН. Я вернусь, Аксинья, вернусь. И построю здесь церковь. И… Прощай, Аксинья.
Воронихин выходит. В дверях появляется Каменчиха с пистолетами в руках.
КАМЕНЧИХА. Месье француз! Ау! Куда ты спрятался? (Замечает Аксинью.) А ты чего тут? Ревешь что ли?
АКСИНЬЯ. Угу. Андрей Воронихин уезжает вместе с графом.
КАМЕНЧИХА. Когда?
АКСИНЬЯ. Господин учитель кричал, что немедля.
КАМЕНЧИХА. Что ты брешешь? Мы с месье французом сейчас идем стрелять по Каме и по его француженке!
АКСИНЬЯ. Уезжают они, тетка Каменчиха, уезжают!
КАМЕНЧИХА. Куда?
АКСИНЬЯ. В Санкт-Петербург.
КАМЕНЧИХА. В Санкт-Петербург? В Санкт-Петербу-у-у-у-ург! Это мы еще посмотрим!
Каменчиха хватает Аксинью, выбегает с ней на улицу, налетев на Приказчика.
Где он, где он?
ПРИКАЗЧИК. Кто?
КАМЕНЧИХА. Месье этот, черт его побрал!
ПРИКАЗЧИК. Уехал с графом. Да вон их повозка, на мост въезжает.
КАМЕНЧИХА. Ах, он, мерзкий французишко! Да чтоб ему пусто было! Да я ему сейчас покажу, как русских баб обманывать! Получи, лягушатник!
Каменчиха стреляет в сторону уехавшей повозки.
Не подходи ко мне! Всех убью! Вот что с бабами мужики делают, вы поглядите!
Каменчиха продолжает стрелять.
ПРИКАЗЧИК (пишет письмо). Граф Александр Сергеевич, спешу доложить, что от стрельбы купеческой вдовы Каменчихи запалился сенник, а оттуда при восточном ветре огонь распространился на все Новое Усолье. Сгорело более тысячи двухсот домов, соляные промыслы, амбары. Пожар длился два дня. Купеческая вдова Каменчиха сбежала.
ВТОРОЕ ДЕЙСТВИЕ
Действующие лица:
Павел Строганов – 19 лет
Шарль-Жильбер Ромм – 39 лет
Андрей Воронихин – 27 лет
Теруань де Мерикур – 27 лет
Несколько молодых революционеров, среди них СУБРАНИ и ГУЖОН – лет 25-27
Несколько зрелых революционеров, среди них ДЮРУА и БУРБОТ – 35-45 лет
1789 год. Революционный Париж. Лето.
Салон Теруань де Мерикур. В креслах расположились СУБРАНИ и ДЮРУА.
Входят ТЕРУАНЬ, одетая в красную тогу, и Павел. Теруань воздевает руку.
ТЕРУАНЬ. Господа, позвольте вам представить Поля Очера, дворянина из России, горячо сочувствующего взглядам нашего клуба «Друзей закона»!
ПАВЕЛ. Добрый вечер, господа, рад знакомству.
ТЕРУАНЬ. Это – Дюруа, мой старший друг. В прошлом месяце он был председателем «Общества друзей Республики», таких пламенных речей я не слышала ни от кого!
ДЮРУА. Ну уж, мадмуазель де Мерикур, пожалуй, вы преувеличиваете.
ТЕРУАНЬ. Ничуть, Дюруа, ничуть! А это, позвольте вам представить, Субрани. Сегодня он отчего-то хмур и сердит.
СУБРАНИ. Вы ошибаетесь, мадмуазель. Я в прекрасном расположении духа.
ТЕРУАНЬ. Тогда вам следует улыбнуться и что-то сделать с морщинкой на вашей переносице, мой друг.
СУБРАНИ (Павлу). Простите, не запомнил вашего имени.
ПАВЕЛ. Поль Очер, к вашим услугам.
СУБРАНИ. Очер? Никогда не слушал о таком дворянском роде!
ТЕРУАНЬ. Это псевдоним. Поль путешествует по Европе инкогнито и никому не открывает своего настоящего имени! Даже мне, да, Поль?
ПАВЕЛ. Господа, я давно наблюдал за деятельностью вашего клуба, мой учитель много говорил о вас. И, спешу вас уверить, я вынужден скрывать свое настоящее имя только из соображений собственной безопасности…
СУБРАНИ. У вас отличное произношение, где вы учились французскому?
ПАВЕЛ. Я родился в Париже. Моим родным языком стал французский, а русский язык я стал изучать в семь лет.
ТЕРУАНЬ. За Поля поручился Шарль-Жильбер Ромм, его учитель.
ДЮРУА. О, Шарль-Жильбер! Давненько о нем ничего не было слышно! А он, оказывается, занялся воспитанием молодых дворян из России вместо революционной деятельности!
ПАВЕЛ. Вы знакомы с господином учителем?
ДЮРУА. Ха! Для вас, месье Очер, он, возможно, и «господин учитель», а для нашего студенческого клуба он всегда был «Безумным Жилем»! Математиком он был никудышным, большую часть времени бегал со странными идеями.
ПАВЕЛ. Господин учитель говорил, что был выдающимся математиком и, если бы не отъезд в Россию, то он давно бы возглавлял Парижскую Академию.
ДЮРУА. Отчего же он тогда уехал? Неужели настолько престижнее подтирать нос отпрыску российского дворянина?
ТЕРУАНЬ. Поль, не обращайте внимания на тон месье Дюруа, у него такое чувство юмора, к нему надо привыкнуть. Поль, когда ваш учитель заглянет к нам? Вы почти месяц живете в Париже, а он еще не почтил наше общество своим присутствием, только прислал рекомендательную записку вместе с месье Очером.
ПАВЕЛ. Господин учитель говорит, что сначала он должен подготовить небольшое выступление.
ДЮРУА. Узнаю Безумного Жиля! Дорогая Теруань, готовьтесь! Он притащит на собрание кипы чертежей и бумаг, чтобы представить публике очередную безумную идею! Как-то раз он придумал какую-то невероятную штуку для казни короля – что-то среднее между гильотиной и виселицей и назвал ее «жильбертиной» - в свою честь! Во время демонстрации действия «жильбертины» он запутался в веревках и чуть было не отрезал себе ногу! Но эта штука и на самом деле оказалась смертельно опасной – мы так смеялись, что толстый Карл стал задыхаться, а Луи чуть не подавился вином!
СУБРАНИ. Похоже, ваш учитель, месье Очер, действительно очень интересный человек.
ПАВЕЛ. Да. Очень.
СУБРАНИ. Надеюсь, он сумел воспитать в вас лучшие свои качества?
ПАВЕЛ. Это мы узнаем в ближайшем будущем…
ТЕРУАНЬ. Думаю, что Полю следует дать какую-нибудь должность в нашем собрании. Как хозяйка этого дома, а также заведующая архивом нашего клуба, я предлагаю Полю Очеру должность библиотекаря!
СУБРАНИ. Чудесная идея, мадмуазель де Мерикур, но, позвольте заметить, в вашем доме нет ни одной книги!
ТЕРУАНЬ. Что ж, это обстоятельство заметно облегчит работу нашему библиотекарю.
СУБРАНИ. Что ж, тогда мне остается пожелать господину Очеру удачи в его нелегком и наверняка пыльном деле!
ТЕРУАНЬ. Субрани, не будьте таким злым, вам это не идет.
СУБРАНИ. Как скажете, мадмуазель. (Павлу.) Как долго вы находитесь в Париже?
ПАВЕЛ. Около четырех недель.
СУБРАНИ. И сколько еще планируете?
ТЕРУАНЬ. Субрани! Думаю, что Поль будет находиться в Париже ровно столько, сколько ему необходимо, не так ли?
ПАВЕЛ. Вы правы, мадмуазель. Впрочем, все зависит и от моего учителя, господина Ромма. У него составлена программа моего обучения, согласно которой мы путешествуем по городам Европы.
ДЮРУА. Надеюсь, что Безумный Жиль посетит нас прежде, чем отправится дальше. Раньше он с большим интересом следил за революционным движением.
ПАВЕЛ. Признаюсь, на самом деле я и господин Ромм уже неоднократно посещали ваши заседания, просто мы сидели на верхней галерее в качестве слушателей.
СУБРАНИ. А теперь решили слезть с галереи и перебраться на скамью участников?
ПАВЕЛ. Думаю, да. В моих ближайших планах – вступление в ряды якобинского движения.
ТЕРУАНЬ. Первый шаг вы уже сделали, Поль. Вы придете к нам завтра?
ПАВЕЛ. Завтра у меня весь день занятия по истории и математике.
ТЕРУАНЬ. Очень жаль…
СУБРАНИ. Мадмуазель, не хорошо отвлекать школяров от занятий…
ПАВЕЛ. Но я постараюсь что-нибудь придумать. Доброй ночи, господа.
ТЕРУАНЬ. Доброй ночи.
ДЮРУА. Передайте Безумному Жилю мой поклон!
Павел выходит.
Новая жертва нашей чудесной амазонки?
СУБРАНИ. Сколько ему лет, Теруань?
ТЕРУАНЬ. Кажется, восемнадцать или девятнадцать.
СУБРАНИ. Предыдущему было двадцать! Твои избранники молодеют день ото дня!
ТЕРУАНЬ. Он не только очень молод. Он еще и очень богат. Сегодня он дал на дело революции сто ливров. А делу Революции нужны деньги. Много денег. Не хмурьтесь, Субрани. И перестаньте смотреть на меня так.
СУБРАНИ. Покойной ночи, мадмуазель.
Квартира, которую Ромм и Павел снимают в Париже. Обстановка достаточно скромная.
РОММ (пишет письмо). Господин граф Александр Сергеевич, спешу напомнить, что последний раз мое жалование, а также средства для существования господина Попо высылались в мае сего года, а это значит, что почти два месяца мы вынуждены находиться в Париже в достаточно стесненных условиях. Адрес прежний.
Входит Павел.
ПАВЕЛ. Добрый вечер, господин учитель.
РОММ. Господин Попо! Почему так поздно? Где вы были?
ПАВЕЛ. Сегодня было собрание «Клуба друзей закона» и меня официально представили его участникам.
РОММ. Вот как! Там был Марат?
ПАВЕЛ. Нет, самого Марата не было. Был Субрани, Дюруа, еще несколько, чьих фамилий я не знаю. Была Теруань де Мерикур…
РОММ. И как все прошло?
ПАВЕЛ. Она была очень добра ко мне.
РОММ. Я про собрание, господин граф.
ПАВЕЛ. Ах, про собрание. Было очень интересно. Говорили про несправедливое повышение налогов, про то, что южные части Франции уже испытывают нехватку хлеба, так что очень скоро народ сам поднимется против монарха, остается только его направить в нужную сторону.
РОММ. Чудесно! Я рад, господин граф, что вы, наконец, увлеклись политикой!
| 
