«Офелия и мастерок» - это именно книга, сшитая и закольцованная внутри себя, книга абсолютно новая и для русской поэзии в целом, и для самого автора. Характерны и очень узнаваемы особенности поэзии Машинской: ее «фирменный» звук, разнообразие и сложная красота ритмов, смелость и честность незабываемых образов; заразительная естественность речи - и при этом выверенность каждого слова; точность композиции каждого стихотворения и несущее его от начала к концу - стрелой - единственное развитие. И при этом – загадочная сила,  мощь, тот самый «холодок в затылке», который и есть первый признак настоящей поэзии. Совершенства не бывает, но у читателя этой книги остается ощущение именно совершенства и раскрытой в будущее  законченности, когда все, по слову автора, бесконечно «сшивается» заново - и трагически прерванная смертью близкого человека  ткань бытия, и  разорванное  войнами пространство.
 
В этом пространстве легко  и хочется  дышать.  Может,  в этом и кроется  главнаязагадка этих стихов:  красотой соответствия всех элементов они заставляют сознание жить и  дают силы выжить.От избранного «Волк» (НЛО, 2009) до «Офелии и мастерка» – огромный путь: от мощного, но часто сырого чувства--при изысканной и мастерской форме --- автор приходит к жесткому контролю над неконтролируемым, в  формееще более безупречной – и всегда живой. Это не постмодернистское обнажение приема, а совершенно новое соучастие в мастерской читателя, не обязательно это осознающего.Это, как выразился один из рецензентов,«тот редкий случай, когдаискусство (сотворенное) дышит органически, как рожденное».

Главная особенность этой книги, ее лейтмотив, заданный уже в названии - женственность чувства  и мужественность мастерства. Офелия –это и очевидно-культурное, и родное автору (имя бабушки, как явствует из микро-поэмы «Над морем»). Но Офелия –  еще и Мастер. Не «мастерица», а именно мастер - ремесленник с «работными» узловатыми руками, кузнец, жестянщик. Лейтмотив мастерства и мастерской, в том числе, величественные образыМастерской Страшного суда, по-микеланжеловски клубящаяся облачная  картина в одном из центральных стихотворений книги, «Giornatа», сшивает книгу.Твердая рукаженщины-мастера – рука «в кольцах» -- распластана на закатном стекле. Завершена ли giornata – “трудодень “ фрескописца – или нет, ноэтотденьзакончен. «От костяшек вниз сползают кольца. / Мастером родишься только раз».

Все рецензенты, и в частности, недавно ушедшая И.Л. Лиснянская отмечают поэзию Машинской как «оригинальную, новую и по смыслу, и по форме», как будто ты присутствуешь при создании и новой музыки, и нового музыкального инструмента. Неслучайны и единственны в каждом стихотворении ритм и рифма (включая ее отсутствие); инструментовка смела и современна; паузы глубоки и насыщены смыслом.Ритм и смысл, текстура и смысл нераздельны, по слову автора в одном из ее эссе, не как кувшин и вода, но как вода и форма воды. И форма этого смысла, и сам он уникальны, но никогда не нарочиты, а всегда так абсолютно естественны, что об этом как-то не думаешь. Во всей книге нет ни одной случайной рифмы – «бедной» ли, сдержанной, или изощренной, нет ни одного случайного образа или привнесенного сравнения. Это та отчаянная точность мастера, когда кажется, что от точной формулировки зависит все.  В предисловии П. Барсковой эта отчаянная пристальность отмечена тонко и точно. Не просто точность и конкретность, но и,  казалось бы, неуловимая и невозможная в воспроизведении многогранная фактура событий, данная со свойственной Машинской сдержанностью.

Не случайно в книге так много света:  свет  -- до боли в глазах – пронизывает все ее плотно сшитое повествование, в котором, как ян и инь, даны и отдающаяся, женственная открытость ираспахнутость,  и сшивающее разорванную ткань бытиямужское – луч. При все своей утонченной женской открытости и чуткости к миру этостоически сдержанная книга.Это  гимн абсолютной свободе – в том числе, свободе  от самого горя.  По слову одного из читателей,  эти стихи «созданы сплошь в состоянии вдохновения и вместе с тем философского прорыва». Это касается и микро-поэмы «Над морем», где читатель сразу забывает, что это «стихи» и полностью перемещается в разворачивающееся (над «морем» потолка и в облаках над морем настоящим: «фирменная» оптика стихов Машинской -то и дело переворачивающийся телескоп)   полотно повествования, ткущее всего на четырех страницах и раннее детство, и позднейшую смертную разлуку.

Сшивая саму себя, эта книга сшивает и прорванное время, в ней все сошлось и все совершенно.Эта книга вносит гармонию в хаос современного мира, служит «врачеванию духа» (Боратынский), и делает это головокружительно новыми– и формально, и смыслово – средствами.

Лиля Панн