Произведения участников Волошинского конкурса

» Волошинский конкурс 2013 номинация: «Дверь отперта. Переступи порог. Мой дом раскрыт навстречу всех дорог…»

Уважаемые гости нашего сайта! Мы приветствуем Вас и желаем… (чтобы такого пожелать, кроме приятного чтения?)… не впадать в крайности от современного искусства, верить, что у искусства есть благородная и не всегда нам доступная в понимании цель.

Или вы захотите, может быть, зарегистрироваться? Для чего?... Ну, чтобы не только получать удовольствие от чтения, но и выражать свои эмоции по поводу прочитанного. То есть, оставлять комментарии. Также Вы сможете подписаться на сообщения от администратора и получать информацию обо всех новостях и изменениях сайта «Волошинский сентябрь».

---

СОВА В детстве мне подарили копилку – большую глиняную сову. Жёлтые глаза, хищно загнутый клюв и узкая прорезь на макушке делали её существом необыкновенным и таинственным, постоянным спутником моих домашних игр, захватывающих путешествий в сказочный мир добрых и злых духов. Вскоре детское непостоянство взяло своё: сова была забыта. Долгое время она стояла без дела, но потом старшие надоумили: игрушка игрушке рознь, а если имеется копилка, то неплохо было бы что-нибудь в неё откладывать, так сказать на чёрный день. Что такое «чёрный день» я, конечно, не знал, тем не менее с похвальным усердием опускал в щель медные монетки. Интересно было наблюдать, как сова проглатывает их, таращась от удовольствия. Каждая новая монетка испуганно звякала в полой утробе. Как там ей, в напряжённой тёмной тишине? Хотелось поскорее наполнить копилку, до отказа набить её безразмерные внутренности, чтобы потом… Это «потом» было из страны Оз. Я старался как мог: экономил на школьных завтраках, на которые ежедневно выделялись заветные гривенники, прикарманивал сдачу, когда посылали в магазин за продуктами, аскетически отказывался от лимонада, конфет и шоколадных пирожных. В универмаге подолгу припадал к витрине дешёвой бижутерии, на что впервые обратил внимание в предпраздничной суете, накануне 8 Марта, когда искал подарок маме. Денег было меньше рубля, и я нескончаемо долго выискивал что-то подходящее для достойного джентльменского жеста. Им стала пластмассовая фигурка восточного божества, покачивающая головой при малейшем прикосновении… Если честно, мне хотелось купить какое-то кольцо с бордовым или небесно-голубым камнем, я взволнованно представлял, как бы обрадовалась мама такому роскошному подарку. Но даже самое маленькое колечко с микроскопическим бесцветным камешком стоило один рубль двадцать шесть копеек и, разумеется, было недосягаемым. В мечтах я представлял тот исторический момент, когда извлеку из тяжёлой совы свои сбережения и выкуплю весь сверкающий мираж прилавка: кольца, браслеты, цепочки, медальоны…, разумеется, и эту волшебную божью коровку с огненной эмалью крыльев – брошь из чистейшего золота с бриллиантовыми глазками за пять рублей шестьдесят четыре копейки. Всё это будет уложено в бабушкину деревянную шкатулку и зарыто на пустыре, где в тайнике уже хранились медная царская денежка и ржавый наган без ручки, случайно выловленный в старом заброшенном колодце. Дальнейшая судьба сокровищ терялась в пространстве, но это было не важно. Главное – владеть тайной! Что может быть слаще – знать тайну пиратского клада одноногого Флинта! К отцу иногда заходил его приятель Григорий, с которым он любил играть в карты. Сюжет проходил по накатанному сценарию: сначала открывалась принесенная дядей Гришей бутылка водки (надорванная алюминиевая пробка дарилась мне как игрушечная моряцкая бескозырка с выдавленной надписью «московская»), поднималась парочка рюмок, и начиналась игра… Играли они в «шубу»: у каждого на столе лежала восьмёрка, которую они покрывали другой картой, и по мере продвижения игры приоткрывали на одно-два сердечка. Когда карта открывалась полностью, на неё накладывалась другая, дополнительная, полностью закрывающая восьмёрку, и она называлась «шубой». Получивший такую «шубу» очень ругался, взволнованно наливал очередную рюмку, и я понимал, что «шуба» – это плохо. Дядя Гриша торговал бензином (по разговорам моих родителей, бензин стоил дешевле газированной воды с сиропом), но это не мешало ему быть щедрым и добрым человеком. Он всегда дарил мне пятьдесят копеек – деньги по тем временам немалые! – всегда серебром (очень нравилось рассматривать монетки по 10, 15 и 20 копеек, а иногда настоящий полтинник!), и никогда при этом не произносил нравоучительных речей. Я ощущал к дяде Грише полное доверие, показал свою сову, куда аккуратно помещались его презенты и как-то даже поведал о сокровенном: будущем кладе. Он серьёзно выслушал мои откровения, по-взрослому пожал руку и резонно подытожил. – Что не тратишь на ерунду – молодец! Клад – это, конечно, хорошо, но его лучше не прятать, а находить. Многие люди всю жизнь ищут клады и никак не могут найти. А ты уже нашёл! Твоя сова и есть клад… Казалось, насытить сову невозможно. Она заметно потяжелела, но до насыщения было далеко. Однажды я был ошарашен странным открытием: сова росла! Она стояла на невысокой подставке и раньше едва дотягивала до подоконника. Теперь её голова закрывала маленький кактус в жестяной банке у окна. – Папа, папа, сова растёт! – кричал я, влетая в гостиную. Папа, завешенный газетами, рассеяно тянул «да… мнда…», затем направил к маме. Мама не поленилась взглянуть на сову, рассмеялась и, взъерошив мне волосы, с улыбкой сказала, что таких выдумщиков свет не видывал. Событие, тем не менее, не осталось без последствий, и папа, слегка обеспокоенный тягой к накопительству, весьма странной в моём отроческом возрасте, мудро изрёк: «Не увлекайся материальным! Больше читай!» Я читал с упоением. Утром, опаздывая в школу, днём на скучных уроках, вечером у окна, ночью с фонариком под одеялом. Папа был шокирован, когда рано, собираясь в командировку, заглянул в мою комнату, думая, что забыли выключить свет, а я читал, читал ещё со вчерашнего вечера… После проглоченного двенадцатитомника Жюля Верна стал носить очки. Наступала пора новых открытий. Чем были деньги для капитана Немо? Ровным счётом ничем. А для Зверобоя, героя романов Фенимора Купера? А для д’Артаньяна из «Трёх мушкетёров»? Даже золотая лихорадка Джека Лондона была лишь фоном для проявления других, несравнимо более важных начал – лучших человеческих качеств: благородства, доброты, преданности, честности, мужества, чувства долга, бескорыстия… Конечно, тогда эта мысль не была столь просто сформулирована и осознана, но внутренний голос уже предсказывал близкую переоценку пока ещё небогатого жизненного опыта. Как ни странно, но до некоторой степени помогла мне в этом пучеглазая глиняная копилка. Помня мудрые наставления взрослых, учитывая романтический опыт любимых литературных героев, я перестал кормить её монетками и всерьёз задумался над тем, что бы такое поместить в неё, самое-самое, непреходящее, незабвенное… Юность ворвалась в жизнь, как автомобильные погони в американских фильмах. Весь мир был создан для меня, only for me, любые мечты и желания казались осуществимыми, и, понятно, ты лучше всех, you are the best… Как приходит любовь? Неожиданно, словно лотерейный выигрыш, непредсказуемо, как прогноз погоды, радостно, как получение аттестата, форсмажорно, как землетрясение, романтично, как кругосветное путешествие, нежно, как Yesterday, неизведанно, как гибель динозавров, и маняще, словно первая затяжка «Winston»… «Итак, она звалась Татьяной». Даже фамилия у неё была пушкинская – Ларина, однако наш роман складывался по другому сюжету. Я учился в музыкальном училище, играл в рок-группе, она шила в ателье мод. Вечерами Таня приходила на дискотеку, которую мы нещадно сотрясали электронной какафонией гитар и барабанов, скромно усаживалась в уголке возле сцены, отказывала всем ухажерам, зазывающим пообщаться и потанцевать, и восторженно фотографировала меня влюблёнными глазами. Публика нервно дёргалась и лихо отплясывала. Слова моих песен превращались в экзотических птиц, которые кружились над ней, усаживаясь на плечи, на волосы, на ладони, казавшиеся лепестками. В антрактах мы безудержно целовались и шептали что-то нежное, глупое... Слова шелестели на губах, струились в изгибе шеи, щекотали мочку уха с дырочкой для серёжки и замирали в тени смеженных ресниц. Crazy! Crazy! Crazy! Однажды мы поссорились, и я потребовал прощения, повиснув на перилах лестничного пролёта её пятого этажа. Она заявила, что выйдет в мир голой, если я немедленно не прекращу это хулиганство, и начала раздеваться. Когда был расстёгнут бюстгальтер (чего даже мне не разрешалось!), я сдался. Цветы, свидания, прохладные скверы, наполненные луной и ночными бабочками наших разноцветных поцелуев… Таня уехала. Разлука длилась невыносимо. Пылала осень, тянулись караваны журавлей, как отголоски наших отчаянных писем. Каким бесконечно ласковым казалось написанное её рукой «солнышко моё»! Я откликнулся рифмами: «Снова вспомнил ненароком / В тишине ночной / О тебе, такой далёкой/ И такой родной…» Строки её писем, расплывчатые от слёз, разрывали на части. А потом грянул финал, трагический и банальный: всё-таки Татьяна была на пару лет старше, и её мать вполне резонно решила, что пора устраивать взрослую семейную жизнь дочери. Мир потускнел, замкнулся. Тут-то и напомнила о себе старая запыленная копилка. – Ну, что ты маешься? Чего в жизни не бывает? Такой молодой, красивый, изводишь себя ни за что, ни про что. Задушит тебя любовь, а ты бы счастье, что было у тебя, да и припрятал, схоронил… Как знать, может когда и согреет сердце… Так я расстался с любовью. Сова, словно почтовый ящик, проглотила самое дорогое, что у меня было, – письма любимой. Казалось, я слышу, как они разбиваются на множество осколков – счастье хрупко! Время шло, тоска не оставляла. Всё валилось из рук. Я мог часами сидеть, уставившись в одну точку, и думать, думать, думать… О чём? О ком? «Есть только вчера. Есть только воспоминания. Есть только то, чего уже нет, что уже не повторится ни сегодня, ни завтра, ни через год. Есть только то, что можно потрогать руками, обнять взглядом и поцеловать в губы. Всё остальное – абстракция. Она существует постольку, поскольку и её хочется наполнить незабвенным вчера. Иногда это удаётся, и кажется, что прожил ещё день. Года – фикция, бесполезное измерение морщин и неприятностей. Года убегают с водой, облаками, со взмахами ветряных мельниц. Вся хитрость в том, что сегодня – просто нереально, оно – глухонемой слепец, младенец, который умирает, не родившись. Всё увиденное – осознано, уже свершилось. Оно уходяще, как листья, снег или ночь. Завтра ощущается, если обнаруживаешь в нём хоть отзвук, хоть увядший лепесток вчерашнего букета, хоть послевкусие вина, выпитого за вчерашним столом. Уходит всё. Остаётся мозаика памяти, сверкающий витраж воспоминаний. Остальное рассеивается, тает. Остальное неуловимо, как забывшийся сон. Есть только вчера. Есть только то, чего на самом деле нет, но что можно потрогать руками, обнять взглядом и поцеловать в губы. Это – воспоминания». Настала пора расстаться и с ними. Вернее, не расстаться, а положить на хранение. На случай прихода какой-то другого, очень неудачного дня. Воспоминания отправились вслед за письмами. Сова похорошела, прибавила в росте, перья стали лосниться, а аппетит и болтливость не знали удержу. Она постоянно славословила мою рассудительность, особенно в плане, как она выражалась, «помещения чувственных ресурсов». Иногда сова поражала глубиной философских размышлений. – Ты не тратишь, не обделяешь. Ты вкладываешь лучшие чувства, лучшие воспоминания в себя, в своё будущее – ведь всё это остаётся твоим и может в любой момент вернуться. Люди не дальновидны и легко разбрасывают лучшие дни своей жизни, а ведь впереди так много огорчений… Огорчения были не за горами. Да и огорчения ли это? Жизнь набирала обороты, новые обстоятельства требовали новых решений. Я никогда не считал себя удачливым человеком, хотя уверен: существуют люди, которым фортуна явно благоволит. Таким человеком оказался Андрей. Развал совка ознаменовал приход нового отношения к жизни. – Старик, для каждого человека есть своё время. Мой час пробил, я это чувствую. Всеми внутренностями, включая червеобразный отросток задней кишки, который мне благополучно удалили в детстве. Пусть дураки плачут, что с развалом совка становится хуже. Кому хуже? Мне? Андрей забросил политехнический институт, в котором учился, и с головой окунулся в бизнес: связался с какой-то свежеиспеченной фирмой, скупал ваучеры, которые как бы означали приватизационные права вечно обворовываемого народа. Никто толком не понимал, что означают эти ваучеры, и они пачками скупались за копейки. Но были и те, кто разбирался в экономике и прекрасно понимал, что за этими бумажками, если их, разумеется, собрать в нужном количестве, стоят машины, станки, заводы, недвижимость… Сова относилась к Андрею с нескрываемым восхищением, тем более, он всегда норовил оказать ей внимание. – Ну что, пернатая сберкнижка, вот тебе на размножение! Расти, поправляйся! – И он запихивал ей в клюв настоящий, небрежно скомканный, американский доллар. Что тут скажешь… Сова испытывала наслаждение, равное по силе сексуальному. Вскоре и я был приобщён к приватизации. Андрею, как оказалось, для финансовых манёвров нужно было незаметное частное предприятие (владельцем подобного я как раз и являлся). Неожиданно на счёт потекли какие-то головокружительные суммы, тут же перетекающие в другие финансовые пространства. Что-то, естественно, оставалось и на мои скромные нужды… Жить становилось веселей. Оформив по «левому» приглашению служебную визу, я смотался в Германию и вернулся на «Фольксвагене», о котором раньше и мечтать не мог. Сова цвела и однажды даже упросила проехаться на заднем сидении в офис. Однако долго она там не выдержала, снующий народ постоянно норовил что-то втиснуть. Чашу терпения переполнил недоеденный бублик, которым пытался угостить эту балованную особу наш не отличавшийся широкими жестами бухгалтер. – Жлоб! – задыхалась от возмущения сова, что вызвало у меня лишь лёгкое недоумение. – Не смеши народ! Где ты видела щедрых бухгалтеров!? Гармонию вернул вошедший Андрей, вручивший сове акции новой фирмы с указанием моей фамилии. – Старик, хорошие новости. Наша фирма трансформируется в акционерное общество. Ещё недавно мы скупали государственные бумажки, именуемые ваучерами, а сегодня печатаем свои в обмен на трудовые сбережения наших граждан и ворованные накопления отечественных банкиров. Улавливаешь суть? Угадай, кто будет директором новой фирмы… – Вероятно ты. – Мимо, старичок, мимо… Директором будешь ты. Не напрягайся – на тебе всего лишь общее руководство! Общее руководство, как показала практика, предполагало постоянно раскручиваемую рекламную кампанию: встречи, конференции, интервью, банкеты… Акционерное общество собиралось наладить выпуск спирулины, лечебного продукта из водорослей, обещающего стать панацеей от всех болезней. Дело масштабное и прибыльное – предполагалось использовать японские технологии – вызвало реальный финансовый интерес и требовало постоянного подогрева. Я искренне верил в действенность водорослей и широко цитировал оценки профессуры: «Примеры высокой эффективности питательного и лечебного действия спирулины и фитосмесей, содержащих её, можно приводить бесконечно. В заключение с уверенностью можно сказать, что в настоящее время в нашей стране уже десятки тысяч людей, а во всём мире десятки и сотни миллионов, испытали на себе целебные свойства этого уникального растения, спирулины. И, несмотря на это, её триумфальное шествие по всему миру только начинается!» Оказалось, жизнь способна и на изящные реверансы. На всех парусах я мчался вперёд, в тихую заводь с огромным письменным столом, служебными телефонами, приёмными днями, длинноногой секретаршей, бумагами на подпись и прочими приятными вещами. Бытие становилось универсально обтекаемым, лишённым утомительных хлопот, ведь плыть по течению всегда проще. Пописывал стихи (что-то даже публиковалось в журналах), поигрывал в теннис (положено являться на дорогие корты), подкупал картины и какие-то безделушки у известного антиквара… Иногда сумеречничал с домохозяйкой-совой. – Гляжу на тебя и не нарадуюсь, – сладко тянула она. – Вот раньше, чем ты был? Так, недоразумение какое-то… Суетился, век себе коротил… То ли нынче: и жизнь в порядке, и сам при деле… – Ты, сова, явно на комплимент нарываешься, – отвечал я, обмакивая оттопыренную губу в рюмке марочного коньяка. – Мог бы когда и похвалить, мне твоей простоты надолго не хватит. А то ведь переживаю, забочусь… – Ладно, ладно. Может лени подбросить, расслабился сегодня… – Э, нет, милый! – всполошилась сова. – Лень мне твоя не ко двору. Какой же ты начальник без лени? Начнёшь что-то придумывать, проявлять инициативу, а мне потом расхлёбывать… ………………………………………………………………………………… Всё бы хорошо, если бы в один прекрасный день не обнаружилось, что средства, отпущенные на технологию, перечислялись не японским фирмам, этими технологиями владеющим, а оффшорным предприятиям на Кипре, к тому же с очень скользким целями платежей: «…техническое обоснование целесообразности производства спирулины в отдельно взятом географическом регионе…» Инвесторы забили тревогу, разразился скандал. Я не особенно вникал в финансовые проблемы, этим полностью занимался Андрей, но бумаги и счета подписывал именно я. Собственноручно. В общем, рассказы о моём чисто символическом руководстве у ревизоров сочувствия не вызвали. Только теперь осенило: мною просто попользовались… – Старик, – успокаивал Андрей, – не кипишуй, всё идёт как надо. Скоро нас объявят банкротами, ну что ж, не рассчитали, бывает… То, что сгорели акции, – ерунда, ты своё получишь! Адвокаты у нас хорошие, криминал тебе не грозит. Ну, годик-другой…Условно! Всего лишь условно!! Ни годик, ни тем более другой, ни даже условно меня не устраивали, и я понял, что война неизбежна. На хранение сове за ненужностью сдал по описи: совесть, честность, благородство. Суды тянулись нескончаемо, высасывая нервы, имущество и здоровье. В результате осталась лишь разорённая квартира (к счастью, записанная на маму), остатки антиквариата, распиханного по знакомым, и сова, нахохленная, раздувшаяся от злости и негодования. – Чего ты добился, правдоискатель, нужна была тебе эта война!? – Я сохранил своё доброе имя… – Много оно стоит, твоё доброе имя? Сделал бы, как советовал Андрей, – и полный порядок! Адвокаты своё дело знают: годик-два перетерпел и был бы в шоколаде! А так – в дерме! – А как же имя?... – За те деньги, что вы потеряли, можно было не то, что имя, – царство купить! Слово «бизнес» вызывало рвотный рефлекс. Я часами слонялся по городу, думая, чем бы заняться. Даже дома не было покоя от бесконечного зудения совы, похожего на арию бормашинки в стоматкабинете. – Михалыч, а ведь ты гений! Да, да, гений! – убеждали меня бывший старший инженер какого-то ныне не существующего НИИ и его корефан Мишаня. – У тебя не стихи, а шедевры! Это тебе говорю я̀, интеллигент в пятом колене… Мишаня, ты в каком колене интеллигент? – А хрен его знает. Может в правом, может в левом… Свои деньги они пропили давно и теперь успешно пропивали мои, час от часу появляющиеся от проданных раритетов. При этом оставались самыми преданными почитателями моих стихотворных талантов и с удовольствием слушали авторскую декламацию. Хорошо куда-то ехать С лёгким сердцем и душой, Без сомнений, без помех и Если с грустью – небольшой. В милый край, призывно вёрстный, Стряхивая прах от ног, Плыть под перестук колёсный В неизведанность дорог. Хорошо без злой поклажи Грязью вытравленных дней Всё перевернуть однажды, Стать решительней, сильней. Сесть на поезд – и уехать С лёгким сердцем и душой, Если в радость – без помехи, Если с грустью – небольшой. И казалось, что уж проще – Путь и прям, и крен – не крон Листья, сыплющие с рощ и Не разлад со всех сторон. Только выверить по масти Поезд, время, рейс, билет… – Мне один плацкартный в счастье… Инженер с Мишаней дочитывали стих в один голос: – Продано. Билетов нет. В какой-то момент я вдруг осознал, что именно в сочинительстве – смысл новой жизни. Уровень литературных клубов никак не удовлетворял – всё там было как-то самодеятельно; несколько стихов, опубликованных в местной прессе, славы не принесли; толстые литературные журналы, куда я разослал тщательно отобранные творения, в упор не замечали... И я пошёл ва-банк. Обналичил оставшийся антиквариат, договорился с сочувствующим издателем, и вскоре получил на руки полтысячи экземпляров «Седьмого неба», где на семидесяти страницах покоился весь свой поэтический опыт. Трёхдневный запой ознаменовал всенародное признание в лице инженера и Мишани. Затем начался процесс распространения тиража, и я с удивлением осознал, как это непросто. Магазины брали неохотно и то лишь по нескольку экземпляров, два-три десятка разошлось по знакомым… Как-то мы даже организовали собственную реализацию на людном месте, возле памятника Пушкина. Инженер подыгрывал на гитаре, я старательно декламировал. На картонном ящике со всемирно известным брендом «Сони» сиротливо лежала стопка моих никому не известных книг. Народ приостанавливался, иногда аплодировал, но книг не покупал. Один экземпляр продал Мишаня, преследуя приветливо улыбнувшуюся прохожую. На втором квартале она сдалась и полезла в сумочку за деньгами… Глобальный финансовый проект явно давал осечку, надо было что-то делать. Сова всячески пыталась успокоить, но её сентенции только подливали масла в огонь. – Чернь была, есть и будет чернью. Чего метать бисер перед свиньями?! Сам ведь знаешь, гениями становятся после смерти. Толпа не может смириться с чьей-то неординарностью, и позволяет ей быть, когда уже ничего не угрожает этой толпе ощущать собственную никчемность. Ещё Честертон сказал: «Искусство – это всегда ограничение. Смысл всякой картины в её рамке». Я и есть рамка твоей картины. Пора сдавать стихи на хранение… Сова мудрила, даже Честертона приплела, но я не хотел следовать её советам и тупо запил. На этот раз погружение было настолько глубоким, что стало казаться, будто я здесь живу, будто я вообще здесь родился, и только в пучинах алкоголя кроется смысл реального существования. Именно здесь находился центр мира, и всё вращалось вокруг него. Пили везде и всё, что попадалось, но в отличие от уличных бомжей никогда не дрались, не изводили друг друга матюками и упрёками – всё-таки интеллигенция: инженер, непризнанный гений и заведующий буфетом Мишаня, никогда никого ни разу не обделивший. Выше похмелья мы не всплывали ибо инстинктивно чувствовали – там ад… В том, что ад существовал, сомнений не было: стоило вернуться в собственную заброшенную квартиру, как тут же врубались его дьявольские репродукторы – Сова. – Только полюбуйтесь на это недоразумение природы! А где же соратники по борьбе, ренегаты-дегенераты? Опять Мишаня обделался? А инженер не забыл закусить портвейн сердечными таблетками? Как вас только земля носит… Слушать этот бред было невмоготу. Один раз так достала, что я запустил в неё бутылкой пива. Не попал, промазал, разбил окно… Иногда Сова меняла гнев на милость и уговаривала одуматься, даже забавно было во хмелю слушать в её исполнении библейские притчи царя Соломона: – У кого вой? у кого стон? у кого ссоры? у кого горе? у кого раны без причины? у кого багровые глаза? У тех, которые долго сидят за вином… И скажешь: «Били меня, мне не было больно; толкали меня, я не чувствовал. Когда проснусь, опять буду искать того же»… Стихи хоть пожалей, спрячь под моё крыло… Не помню, когда я был дома последний раз. Мы собирали бутылки и соблазнились хорошим уловом на чужой территории. С трудом уносили ноги и побитые физиономии… Я лежал на старой скамейке, в бурьяне, возле покосившегося дома, который вот-вот готовился к сносу. Неподалёку кипела стройка, и отбойные молотки буравили мозг, словно трупные черви. В небе кружили птицы, а когда одна из них стала по спирали опускаться на дырявую черепицу, показалось, что вижу Сову. – Я предупреждала: «…Когда проснусь, опять буду искать того же»… Отдай стихи! Прошу по-хорошему… «Ну вот, – подумалось, – хорошо, что не мышки в глазах, не чёртики… Хотя чем сова лучше?» Гудела стройка, светило солнце, щебетали птицы, время визуально искривлялось в пространстве, веки наливались тяжестью. Всё это закружилось, завертелось, начало обретать другие формы, иное значение, я услышал мелодию, и она задрожала во мне, как душа в ожидании праздника... Потом я понял, это не просто мелодия, это песня. Стихи, которые пелись, которые рождались одновременно с музыкой. «И увидел Бог всё, что Он создал, и вот, хорошо весьма»… Друзей музыкантов, с которыми когда-то играл, давно не видел, теперь они были известной группой «Амадей», сняли парочку клипов, крутились на телевидении. Никто, глядя на меня, не задавал глупых вопросов. Обнялись, я взял гитару и спел песню. По окончании зависла пауза, патлатый вокалист Витя помотал головой и ошарашено протянул: – Да…а… Обалдеть можно. Талант не пропьёшь! Есть повод отметить! К великому собственному удивлению, я отказался спускаться в бар, а вместо этого заторопился домой – нужно было всё как-то зафиксировать. – А вот и мы… Какие люди! – ехидничала сова, но я уже рылся в ящиках стола, нашёл старую тетрадь для нот и ручку, которая, к счастью, писала. Быстро набросав тему и припев, я посмотрел на сову, и тут меня осенило. – Чего это ты здесь раскомандовалась?! И вообще, кто ты такая? Какая глупость, всю жизнь что-то откладывать, уповая на чёрный день! Получается, постоянно думая о нём, призываешь его, программируешь в своей жизни, и ждёшь – не дождёшься, когда же он наступит, этот долгожданный грёбаный чёрный день. Бред какой-то! Ну, складывать детские копеечки – ещё куда бы ни шло, но сдать на хранение любовь… Нужно быть идиотом! – Эй, сова! У меня возникло желание рассчитаться со своей копилкой. Гони сбережения! Сова несколько раз хлопнула крыльями и с непередаваемым презрением выплюнула позеленевший пятак чеканки 1956 года. Монета звонко ударилась о стол и завертелась волчком. В тот же миг пернатая кукла соскользнула с подоконника. Её полёт был подобен удару бесшумной молнии. Когда я очнулся, она доедала нотную тетрадь. – Упал дураком, да встанешь умным. Много ли проку в твоём таланте? Так, суета одна… Она отряхнулась, и на пол спланировал недоеденный клочок бумаги с финальной частью припева. Голова гудела, день стал превращаться в сумерки. Теперь сова занимала всё окно. Я ютился в противоположном пыльном углу, возле двери, по ночам укрывался старыми газетами. Мучила бессонница. Проклятая птица постоянно чего-то требовала, уже не напрягаясь красивыми фразами о трогательной заботе. Силы покидали, я мучительно осознавал, чего стоят любовь, честь, вера, достоинство, которые так бесшабашно растерял. Безразличие оплетало липкой нитью, и сова иногда казалась пауком-вампиром, плетущим паутину близких катастроф. Даже пить не хотелось. Даже воды… Однажды ночью я почувствовал какое-то дуновение и, открыв глаза, похолодел от кошмара. Комната превратилась в колодец, с головокружительной высоты на меня глядело небо в монокль идеально правильной окружности. В нём появилась тёмная точка и стала медленно приближаться. Опускаясь, она становилась всё больше, больше, заполняя собой пространство. Я отчётливо слышал хлопанье крыльев и с тоской смотрел в её светящиеся бельма. – Что ещё ты хочешь отнять? У меня ничего нет… Ничего! – А жизнь? Жизнь… На мгновенье всё происходящее показалось каким-то злым фарсом, и я даже попытался войти в роль. – Заберёшь жизнь, а дальше что? Сама подыхать будешь… – Дальше – слава! А сейчас – жизнь! Инстинктивно хотелось закрыться, спрятаться, я пошевелил рукой и наткнулся на какой-то предмет. Дальнейшее происходило без каких-либо умозрительных установок: тяжёлый молоток со свистом рассекал пространство и летел навстречу пламени желтых глаз, приближающихся, словно огни сошедшего с рельс локомотива… ---------------------------------------------------------------------------------------- Приходил в себя, как возвращаются к жизни. Голова раскалывалась, руки дрожали, горло напоминало высохший колодец. «Господи, да святится имя Твоё…» – словами молитвы я пытался определить на каком свете нахожусь. Вроде бы всё ещё на этом… С улицы доносились голоса и шум машин, в подъезде хлопала дверь, смеялись дети… Вдруг я заметил, даже не заметил – ощутил изнутри: в комнате необыкновенно светло. Светло, солнечно и многоцветно! Окно было отверсто, привольно, в его изломанных гранях виделась бесконечность пространства. Удивительно. Необычно до нелепости. И вот оно, открытие: сова! Исчезла сова! Окно казалось огромным, потому что его не заслонял силуэт хищной птицы. Я ощущал себя деревом: остро и больно росли ветви, упругой и могучей становилась плоть. Листвою была моя кожа, овеваемая ветрами, ласкаемая солнцем. Жизнь пролилась дождём, птицы, прятавшиеся в моих волосах, взмыли в небо. На полу валялись глиняные черепки. В одном, самом крупном, угадывался кривой клюв, в другом – полусфера крыла, внутри сплошь заплесневелая и затянутая паутиной. На полу валялись обрывки нот, а письма рассыпались от лёгкого прикосновения – увы, воспоминания живут лишь в памяти. Ванная. Заглянул в зеркало и сквозь слой пыли едва разглядел малознакомое, заросшее щетиной лицо. Плевок пришёлся на середину, пузырчатая полоска побежала вниз, оставляя блестящий рубец на пыльном зеркальном облике. Из окна напротив на крыльях группы «Амадей» неслась моя песня, и Витёк чувственно пел: «И хоть былых дней не вернуть, из них открыты в завтра двери, важна единственная суть – любить, надяться и верить...» Я взял веник и пошёл подметать комнату.

Категория: «Дверь отперта. Переступи порог. Мой дом раскрыт навстречу всех дорог…»

Просмотров: 106 | Комментарии: 6 | Рейтинг: 0.0/0

Всего комментариев: 6

6   (12.08.2013 23:51) Сотворив себе кумира, мы не замечаем, как бессловесное и безмозглое овладевает нашими мозгами и жизнью в конечном итоге... Для рассказа могло бы быть и покороче, но внимание удерживает. Качество литературного языка отменное. Художественная проза, именно художественная. Афористично. "Года – фикция, бесполезное измерение морщин и неприятностей" - !!! Well done, автор!" 5   (12.08.2013 13:32) очень необыкновенная история, я задумалась о том, как живу и в плену каких страстей пребываю на самом деле. Спасибо! 4   (12.08.2013 10:10) Дуже цікаво! 3   (11.08.2013 23:42) очень очень интересно! ждем других произведений:) 2   (11.08.2013 20:01) Такое неординарное решение-жизнь героя в плену у копилки! Современный прием перехода сознания, внутренние диалоги романтика, обязанного жить по чуждым законам и неизвестно каким существом, принуждающим поклоняться его глиняным идеалам. Забыть радость творчества, но в конце концов найти силы и разрушить, вырваться. Многим из нас было бы полезно поискать свой молоток!.. Автору-успехов! 1   (06.08.2013 22:27) Очень интересная линия -- копилка, которая овладела героем и ну его муштровать. Жаль, что слишком поэтично (особенно в конце, "пузырчатая полоска", "молоток со свистом рассекал пространство" и так далее). Нужно попробовать как-то попроще, бех таких сложностей. А идея супер!