Произведения участников Волошинского конкурса

» Волошинский конкурс 2013 номинация: «Когда любовь растопит шар земной?..»

Уважаемые гости нашего сайта! Мы приветствуем Вас и желаем… (чтобы такого пожелать, кроме приятного чтения?)… не впадать в крайности от современного искусства, верить, что у искусства есть благородная и не всегда нам доступная в понимании цель.

Или вы захотите, может быть, зарегистрироваться? Для чего?... Ну, чтобы не только получать удовольствие от чтения, но и выражать свои эмоции по поводу прочитанного. То есть, оставлять комментарии. Также Вы сможете подписаться на сообщения от администратора и получать информацию обо всех новостях и изменениях сайта «Волошинский сентябрь».

---

Вот ведь славно с вещами, которые выходят сами по себе! Еще с утра я ставлю цель, и, подолгу не занимаясь ей, вздрагиваю каждые полчаса: времени остается совсем немного. Еще коплю нерешенные проблемы. Горстями. Надеюсь, что, непроизнесённые вслух, они не станут материальными. Так они, фантомные, и копятся. Глеб редко делает мне замечания: не решается. Но если уж делает, то прибавляет, что я ничем не занимаюсь и ничего не хочу. Вот ведь неправда: я учусь, и буду получать диплом. На его упреки мне хочется фыркать: он работает в фирме своего отца, куда его явно взяли не за талант. Возможности фыркнуть мне, правда, еще не выпадало: за четыре года, что мы вместе, он возмущался вслух раза три, но я запомнила их настолько хорошо, что, кажется, сумею воспроизвести в любой момент. Пробелы в памяти заменю своими вариантами. Так лучше даже, красочней выходит, потому что Глеб не может говорить красиво. Он нервничает и путает слова. А если не путает, значит, долго репетировал про себя. Не знаю, кто мне нравится больше: настоящий Глеб, или он неестественный, но играющий в уверенного себя. Пожалуй, оба варианта не по душе. И вот, когда я думаю об этом, о том, что ничего не хочу и не делаю, мне нравится вспоминать, что хотя бы что-то выходит у меня случайно. Жаль с завтраком этот трюк не срабатывает. Глебу приятно, когда я готовлю. Сам готовит лучше, в бытовых делах он почти всё делает лучше, но я всё равно поднимаюсь в последнее время на полчаса раньше, чтобы приготовить завтрак. Мне не обидно, если не получается: виноват Глеб, ведь это нужно ему, а не мне. Поочерёдно разбиваю яйца о край сковороды и, глядя на дело рук своих, прикусываю губу, - в глазунье скорлупа. Нож беру нерешительно: скорлупа не смертельно, в отличие от моих попыток всё исправить. Сегодня не день исключений: при первой же попытке извлечь скорлупу, желток медленно растекается по сковороде. Глеб жаловаться не станет, но глазунью моё творение теперь напоминает мало. Подумываю даже выбросить всё и начать заново, но мой «мобильный» гудит и лениво ползёт к краю подоконника. С шумом бросаю нож в раковину (как только Глеб не просыпается?) и ловлю телефон в последний момент. Во «входящих» Алексей Сергеевич. Мне страшно, но стоит прочесть начальную фразу, и все приходит в норму: «Здравствуй, у меня просьба…». Я знаю, что в этом сообщении, его читать не нужно. И рада я настолько, что стыжусь уже после того, как раскрываю «смс», и догадка моя подтверждается. Взглянув на недоглазунью, печально усмехаюсь. Фальшиво, конечно, - уже лечу в большую комнату за ручкой и бумагой. Про торчащий из пола гвоздь вспоминаю в тот момент, когда за него цепляются мои колготы. Прыгаю на одной ноге, и к радости моей примешивается раздражение. На Глеба. Он обещал решить эту проблему. Мне хочется подойти и все ему высказать. Обидно, если к моему возвращению нужное чувство пропадёт. Но Глеб ещё спит, а разбудить его - значит объяснять, почему мы вновь завтракаем порознь. А на это у меня времени нет. Запрыгиваю в комнату на одной ноге и попутно хватаю с полки бесцветный лак. Ищу взглядом что-нибудь пишущее, но понимаю, что не выключила плиту и чуть слышно чертыхаюсь. В спешке я более неуклюжа, чем обычно. Пока я уверяю себя, что успею, яичница Глеба в безопасности, хотя наверняка уже подгорела. Когда он проснётся, то пожарит себе новую, правильную, красивую, так что мой уход - даже одолжение. Потому что, сиди я рядом, он ел бы мою стряпню в любом виде. И если когда-то мне казалось, что это мило и трогательно, то сейчас я убеждена - он это назло: ест горелое, а я чувствуй себя виноватой! Спасаю нас обоих от привычной утренней ссоры. Люблю нарушать традиции. Замазываю лаком поехавшие колготы, и сама морщусь от едкого запаха. Когда Глеб рядом – терплю. Чтобы не сойтись с ним в чём-то, приходится всё делать наоборот. Иначе уже не выходит. Лак остаётся на тумбочке, а я спешно поднимаюсь, и ещё с минуту пытаюсь отыскать в ящиках стола стикер и ручку. Пишу на жёлтом листке пару строк и снова радуюсь. С неприятными вещами кончено. Дальше и впрямь становится лучше: выключаю плиту, леплю листок на холодильник и убегаю в коридор, где остаётся только надеть туфли, да схватить сумку. Запираю дверь на ключ, стараясь не шуметь, улыбаюсь. Когда Глеб проснётся, его будет ждать подгоревшая яичница и, если он рискнет ее съесть, то найдёт там скорлупу. Но потом. Первым делом он, конечно, прочтёт записку: подожмёт губы и зачем-то обернётся, будто опасаясь, что кто-то увидит его (он всегда беспокоится о чужом мнении). Некоторое время, сидя за столом, будет разглаживать стикер большими пальцами, и ненавидеть Алексея Сергеевича. Но представлять, что он может плохо думать и о Егорке, мне страшно. Наверное, минут через десять он всё же выкинет моё послание и сядет пить чай. Я прокручиваю эту картину в голове, пока бегу вниз по лестнице, за три этажа. Всё может быть иначе, но я вижу так и, подметив, что меня это даже не трогает, чувствую себя виноватой. На мгновение. Пока не замечаю маршрутку, подъезжающую к остановке. Приходится бежать, и скоро я забываю о Глебе. - Танечка, прости, ради бога, - виновато бормочет Алексей Сергеевич, открывая передо мной дверь. Он улыбается так по-родному, что мне тут же хочется обнять его, такого славного и доброго, и сказать, как я благодарна за всё. - Прости, ну никак им, треклятым, неймётся. Срочно на работу надо. А я через них и тебя… не сорвал вам с Глебом планы? Я улыбаюсь широко. Воображаю, как глупо выгляжу со стороны, но поделать ничего не могу: настроение отличное. - Что вы, нет, мне несложно совсем. Я с радостью, - проскальзываю в прихожую и, скидывая туфли, пытаюсь заглянуть в зал. Меня смущает тишина, и я невольно хмурюсь. Алексей Сергеевич замечает это и спешит развеять мои сомнения: - О, погоди-погоди, - заговорчески шепчет он, и тревога сразу пропадает, и я снова хочу обнять его. - Он сюрприз тебе готовит. Серьееезный, хоть картину пиши. Он сам пишет картину. Я понимаю это уже на пороге комнаты. Егорка сидит на маленьком стуле, сосредоточенно водит жёлтым карандашом по кругу в углу листа. Солнце – обязательный персонаж его рисунков. Большое, сперва он закрасит его, потом добавит лучики. Они займут оставшееся место и будут касаться всего-всего. Егорке четыре и я знакома с ним всю его жизнь. Алексей Сергеевич – лучший друг моего отца уже много лет. Они вместе преподавали: он, моя мама, отец. Алексей Сергеевич вёл у меня в школе информатику и постоянно делал поблажки. А мать была завучем и говорила, что всё должно быть по-честному. Отец соглашался с ней лишь для вида, и частенько подсказывал мне на контрольных по математике. Вне школы мы также общались часто, а Алексей Сергеевич бывал у нас в гостях едва ли не каждый день. Женат он не был и детей своих не имел, потому так и баловал меня. Почитал за родную племянницу. Я уже оканчивала школу, когда Алексей Сергеевич стал навещать нас вместе с молоденькой девушкой. Отец всё подшучивал над ним, говорил – не по возрасту себе, мол, дуралей нашел. А я считала, что Алексей Сергеевич в свои сорок пять ещё совсем не старый, и зря папа на него наговаривает. Потом узнали, что его «молоденькая» ждёт ребёнка. Так в моей жизни появился Егорка, и я пришлась очень кстати, потому что жена вскоре сбежала от Алексея Сергеевича. Бросила и его и сына. Тогда-то я и начала проводить у них дома много времени. Мне нравилось помогать Алексею Сергеевичу, да и он был не против. По правде, он ужасно боялся и, наверное, без помощи совсем бы отчаялся. На фоне этого я едва не завалила экзамены в педагогический институт: решила пойти по стопам родителей. Но всё же поступила и в первый учебный год познакомилась с Глебом. Он был старше меня на два года и отчего-то все рвался носить меня на руках. Мне нравилось это, потом стало раздражать, но мы как-то притерпелись друг к другу, и я однажды решила, что люблю его. Наш конфетно-букетный период длился непозволительно долго, и именно его, период, я во всем и виню. Глеб увлек меня своей зашкаливающей вежливостью. Я словно спустилась с ним веком ниже, где мужчины подают дамам руку и распахивают перед ними двери. Виной тому, возможно, были: и моя непопулярность среди парней в школьные годы, и дурная привычка, буквально жажда, привязанностей. Иногда я шучу, что во всем виноваты родители – не купили мне в детстве щенка, вот мой эгоизм, да собственничество так и прут через край. Но шутки шутками, а я, не шибко общительная и чрезвычайно тихая, старательно берегла свой крохотный мирок, состоящий из самых близких людей. Расширялся он редко, но если так случалось, то я уж все силы прикладывала, чтобы он не сузился обратно. Вот так и дорвалась я до Глеба, хваталась за него первое время руками и ногами. Затем привыкла. Притерлось все. Обыденностью стала и его вежливость, и руки, и двери. Все чаще я злилась на пустом месте: и «вылезу из маршрутки сама, не развалюсь» и дверь быстрей в метро самой открыть, чем ждать, «пока ты проснешься». Несамостоятельный же Глеб, за данность принимающий то, что многое в жизни делалось за него отцом, обычно терпел мои капризы молча. Мне его папа так и сказал однажды: передаю мол, Танька, вырастил. Заботься теперь ты о нем. Тоже, нашел, кому доверить свое сокровище. Но вот что правда: Глеб стал своим человеком. Родным и близким. Без него было бы уже все не то, и мы, препираясь все чаще, оставались парой. Мало того, провстречавшись два года, мы съехались. Скорее для удобства, чем с какой-то иной целью. Я была поздним ребенком, мои родители к тому моменту вышли на пенсию и, после тесного семейного собрания, подумали на время переселиться в деревню, в небольшой домик, где выросла моя мать, и где мы отдыхали каждое лето. Через месяц они решили задержаться там, да так и остались жить «на природе». Я строила свою жизнь, была занята ребёнком, не возражала. Глеб жил один. Ещё на совершеннолетие отец, директор фирмы по производству пластиковых окон, подарил ему двухкомнатную квартиру. Мы с родителями жили в трехкомнатной. Рассудив, что так будет удобней, с согласия родителей, мы решили сдавать нашу квартиру, а жить у Глеба. Он нравился моим родителям, и переезд состоялся. Я никогда не думала, что приму столь важный шаг так скоро, но больше всего меня пугала необходимость уезжать из нашего района, а значит и от Алексея Сергеевича. Я даже благословления у него спрашивала, но Глеб жил всего за пару станций метро, и я часто могла видеться с Егоркой. В последнее время Алексей Сергеевич всё пропадает по делам. После рождения ребёнка он взялся за репетиторство, и у него появилось много неотложных дел. Меня это не особо волнует. Я рада любой возможности видеть Егора, хотя и без причины бываю здесь почти пять раз в неделю. Особенно сейчас, когда лето, и я свободна от учёбы. Егорка, наконец, замечает меня и поднимается, едва не опрокинув стол. Подбегает, обнимает за ноги. - Таня! Смотри, что у меня! – он хватает меня за руку и тянет к своему художеству. В комнату заглядывает Алексей Сергеевич и предупреждает, что может вернуться поздно. Спрашивает, нормально ли это. Я улыбаюсь и киваю. Пусть задерживается хоть на день. Я смотрю на картину с огромным солнцем и чувствую себя счастливой. Вечером, возвращаясь домой, я ругаю себя и силюсь не воображать предстоящий разговор с Глебом. Не чувствую себя виноватой, но он будет смотреть так, словно я забыла о чём-то важном. Это-то и пугает меня постоянно: то, что важно ему, становится мне безразлично. Глеб встречает меня кислой миной. - Здравствуй, - говорю ему, а сама только и стараюсь скинуть туфли так, чтобы ни одна не завалилась на бок. Не выходит. В моем приветствии едва заметный вызов. Случайно: всё чаще в присутствии Глеба меня раздражает любая мелочь. - Я думал, ты раньше вернёшься, - складывает руки на груди, не зная, куда их деть. Думает прислониться плечом к стене, но не решается, и неестественно выпрямляет спину. Он сутулится обычно и через пару секунд непременно забудется. - Не получилось раньше, - более вежливое «и что с того» выходит менее вежливым. Вот уж чего мне не нужно, так это, чтобы Глеб вел себя, как моя мама. А он ведет, и мы дружно молчим. Я уверена, что если уж заговорим, так непременно в один голос. Но нет – Глеб разворачивается и уходит в комнату, спотыкается у самой двери и теряет тапок. Мне так смешно, что я тут же прощаю ему всё. Скопом. Но он начинает ругаться. Слишком зло для всего-то тапки, и я первой ухожу в кухню, осторожно прикрыв дверь. Ненавижу тапочки. - И тогда людоед выскочил из своего логова, зарычал и бросился на обидчиков! Ррыыы! – изящный прыжок с дивана, задуманный мной для нагнетания атмосферы, выходит нелепым. Я теряю равновесие, да к тому же пребольно ударяюсь левой пяткой. Не падаю. Хоть на том спасибо. Но маленькие ручки успевают выхватить у меня из кармана мобильник. Быстро и ловко. Вот у кого стоит поучиться. Егорка смеётся и, оглянувшись на меня, бежит к двери. Он любит возиться с телефоном и постоянно просит, чтобы я дала ему «поиграться». Убедившись, что я твёрдо намерена преследовать его, мальчик нетерпеливо подпрыгивает, выбегает из комнаты и в дверях сталкивается с Глебом. Мой избранник морщится, но Егорка в коридоре и не может этого видеть. Наверное, на полпути к кухне мальчик всё же оборачивается и недоверчиво оглядывает «буку». За спиной Глеба я этого не вижу, но так Егорка обычно на него реагирует. - Он сломает, - оповещает меня Глеб. Таким угрюмым тоном, будто его и впрямь заботит судьба моего телефона. Глеб вредный. Противный до безобразия, когда рядом с ребёнком. По мне, так он и десятерых Егорок перещеголяет. Я стараюсь не приводить к нам Егора. И, конечно, не потому, что здесь мало места. Просто я знаю - мальчик прекрасно чувствует глебово, хорошо, если только безразличие, и злюсь уже от одной мысли об этом. - Значит, куплю новый! - огрызаюсь я и, посторонив его, выхожу в коридор. Мне уже совестно: не стоило так резко, но я не умею извиняться. - Таааня! – доносится из кухни. Я спешу туда, и чувство сожаления меня оставляет. Егорка - моё лекарство. В том числе и от глебовой унылости. Он распространяет её как заразу. Мне впору носить респиратор и игнорировать вопросы о его предназначении. - Тааня, а людоеды есть? – мой ребёнок сидит на табуретке и весело болтает ногами. У него в руках плюшевый волк. Егор время от времени открывает ему пасть, пытается найти что-то. – Они злые? Кусачие? Он замирает, раскрыв волку пасть, и внимательно смотрит на меня, словно от ответа зависит что-то важное. Его, Егорку, волнуют очень важные вещи. Я знаю, что ему действительно нужно это знать, и должна ответить. - Нет, наверное, не кусачие, - вздыхаю и усаживаюсь на соседнею табуретку. Егорка тут же вскакивает и перебирается мне на колени. Волк одиноко валяется на опустевшем месте, вот-вот свалится на пол. - И ты понарошку хотела меня съесть? В детях столько искренности, что это пугает. Так и хочется открыть ее источник. У всех должна быть хотя бы часть. Без неё пусто. - Ну, конечно, понарошку, ты слишком маленький. В тебе нечего есть, - удручённо качаю головой, недовольно надув губы. - Всё равно, - он шепчет и хватает меня обеими руками за лицо, пытаясь дотянуться до уха. Секреты всегда говорят «на ушко». – Людоеды есть, я знаю. Егорка серьёзен до забавности. Алексей Сергеевич так и поступает, смеется, а я злюсь на него за это. На замечательного, доброго Алексея Сергеевича. - Ты прав, Егор, - неожиданно добавляю я, приметив, как в коридоре Глеб устраивает показательные «пробежки» мимо двери. Он прин-ци-пи-аль-но не войдёт сюда, пока тут Егор. А потом будет жаловаться, что мы не давали ему пить чай. Вспоминаю об этом и намеренно теперь не уйду. У меня злорадство. Пусть себе бегает. - Я думаю, людоеды есть, только они теперь совсем не кусачие, - я намереваюсь внушить ребёнку сочувствие к этим самым людоедам. В конце концов, детей надо учить сочувствию. - Как это? – Егор хмурится, ожидая продолжения. - Они разучились кусаться. Прошло много-много лет, и зубы у них перестали быть острыми. Они теперь только злятся иногда и хотят укусить, да не могут, потому что очень трусливые, Егор. Большие, трусливые и без зубов. Ну что их бояться, верно? - А почему они злятся, Таня? – протягивает малыш и зевает. Ему пора ложиться, а Алексей Сергеевич снова задерживается. - Потому что они, на самом деле, очень слабые, и никто их не любит, - а рычать, не имея возможности вцепиться, если не в горло, так хотя бы в пятку, это отвратительно. Особенно если вцепиться мешает собственная неуверенность. - Грустно. Кто-то должен полюбить людоеда. Тогда он перестанет злиться, - теперь он улыбается – нашёл простое решение, которое приведёт к хэппи-энду. Егорка их любит. Возраст такой. - Надеюсь, Егор, - негромко соглашаюсь и упрямо игнорирую тянущее чувство в районе груди. – Тебе спать пора. Идём. Егорка уже спит, когда приходит Алексей Сергеевич. Он стоит на пороге, смущённый. Я говорю ему, что всё в порядке, что посидеть с ребёнком лишних несколько часов – удовольствие. И что у меня не было других дел. Дорвавшись до ненужного ему чая, Глеб, проскальзывает на кухню, бурчит что-то «приветственное» дорогому мне человеку и портит всю картину. Я делаю шаг вперёд и досадливо пинаю его начищенные ботинки – освобождаю место. - Проходите, Алексей Сергеевич, - говорю радостно, но во мне шевелится маленькая мстительная шестерёнка. Раздражение растёт, я хочу довести до взрыва. Буду жалеть, сегодня же, а пока я зову гостя пить чай. - Что ты, Таня, куда там. Мы поедем, - Алексей Сергеевич морщится, и вновь неловкая улыбка появляется на его лице. Словно он виноват передо мной, а он-то точно ни в чём не виноват. - Ну а куда спешить? – улыбаюсь. – Егор спит, а мы пока чаю выпьем. Алексей Сергеевич колеблется ещё пару секунд, а затем машет на что-то рукой и улыбается в ответ. - Глебу-то не помешаем? – он уже снимает ботинки, когда говорит это. У него они не такие чистые, и мне это нравится. Услышав про Глеба, я в шутку хмурюсь, словно спрашиваю этим не изволит ли шутить мой Алексей Сергеевич. И даже укоризненно качаю головой, мол, вам-то зачем такие глупости спрашивать. Указываю в сторону кухни и иду туда следом за ним. Глеб смотрит сперва на него, потом на меня, опускает голову и угрюмо таращится в чашку. Еще чуть-чуть и носом в нее залезет, я едва сдерживаю смех. Мы мило беседуем ещё около часа. Мы с Алексеем Сергеевичем. Глеб молчит, время от времени подносит чашку ко рту. Чая в ней почти не осталось: только на самом дне. А то, что осталось, разумеется, остыло. Я понимаю, что он нарочно не уходит, и стараюсь не злиться, но выходит отвратительно. Сцепляю пальцы в замок и скрещиваю ноги в лодыжках: только, чтобы не пнуть его под столом. Когда мой гость собирается уходить, я предлагаю оставить Егорку у нас, ведь было бы жалко будить его. Мне и в самом деле жаль, и я знаю, что Алексей Сергеевич не согласится, но Глеб ответит за то, что раздражал меня весь вечер. Его мелочная нелюбовь к этой семье – желание видеть меня чаще, но боюсь от такого «чаще» я скоро вовсе расхочу его видеть. Потому прячусь за Егоркой и Алексеем Сергеевичем. «Злю» ими Глеба, хоть и не всегда специально. Плету какую-то жуткую паутину, зная наверняка, что сама же в ней запутаюсь. Но пока не запутаюсь, до последнего буду плести. Когда-то в детстве я также тянула с визитом к стоматологу, пока зуб не заболел так, что я не могла спать. А до того никому ни слова не говорила. Алексей Сергеевич выходит в коридор, наступает на, конечно же, тот самый гвоздь, отдёргивает ногу и, взмахнув рукой, попадает по вазе. Тот-Самый-Гвоздь укокошил вазу в два счёта, мне следовало сделать это задолго до того. Слышу, как открывается дверь комнаты, и по полу шлёпают босые ноги. Громко шлёпают. Я разворачиваюсь к Глебу, чтобы посмотреть на него с негодованием, но он опережает меня с этим. - Ну надо же! - Алексей Сергеевич расстроено хмурится и с досадой смотрит на дело рук своих. - Вы меня простите. - Осторожней нужно, - поджав губы, отзывается Глеб и смотрит в стену, словно направляет негодование в пустоту. Ему никогда не хватает смелости. Грустный людоед. До этого момента он сердился исключительно про себя, и потому меня удивляет то, что делает он это при Алексее Сергеевиче. - Егор, стой, тут стёкла! – я не успеваю разозлиться на Глеба: ребёнок выбегает в коридор, собирается идти к папе. Перескочив через стёкла, я успеваю подхватить его на руки, да так и застываю. Держу на руках ребёнка и смотрю на двух мужчин перед собой. Алексей Сергеевич неловко смотрит на Глеба, а тот не менее неловко отводит взгляд: злости хватило на один залп. - Ещё раз прошу прощения, - жизнерадостно-виновато. Алексей Сергеевич пытается обернуть всё в шутку, пока перенимает у меня с рук сына. Глебу стыдно за вскользь брошенные слова, но сил, чтобы сказать что-то, он не находит. - Да бросьте, ничего страшного, - я безмятежно улыбаюсь, но напряжение чувствуется. Мне до того неудобно, что на глаза наворачиваются слёзы, а через десять минут Алексей Сергеевич с Егоркой уходят, и я готова разрыдаться. Сама виновата, что довела до такого, но тем лучше: смогу теперь направить на Глеба двойную порцию злости. На себя и на него. К счастью, он говорит первым: - Я сказал, что нужно осторожней, вот и всё, - оправдательный элемент не работает, да и тон сложно назвать виноватым. - Тебе жаль эту рухлядь? – я сдерживаюсь пока, но он обязательно доведёт до плохого. А если не он, так я. - Да, я… ценю вещи. Они стоят денег, - он снисходителен, в этом я готова поклясться. - Неужели? – выдавливаю сквозь зубы и готова прямо сейчас уйти из квартиры. Мне кажется, Глеб слишком долго держал в себе эти слова и вот выговорился. Кому-то так мало надо для счастья. – Может, забил бы этот чёртов гвоздь, раз так трясёшься над своими вещами? - Ты слишком часто у них бываешь, Таня, - немного с запинкой, но он всё же говорит это, поворачиваясь к любимой стене. Порой мне кажется, что он не слышит, что я говорю, а ждёт, когда придет его очередь. Хорошо, если секунды не высчитывает. - И что с того? – в самом деле. Я не курю, не пью, не делаю ничего преступного. - Я твоя семья! Почему ж я на втором месте? – он разводит руками и ударяется правой о стену. Длинные руки, узкая кухня. Драматический эффект проваливается. Я задумываюсь над его вопросом неожиданно для себя, а может всему виной его рука. Отвлекла меня. - Я понимаю, - он продолжает, не дождавшись моего ответа. И если и пытается смотреть мне в глаза, то бегло, - ты их давно знаешь, вы близки… Но я-то, Таня, я тоже хочу тебя видеть. Желательно часто. Или что, когда у нас будут дети, ты тоже станешь пропадать с этим? Я качаю головой и молчу. Он не говорил об этом открыто, хотя я всегда знала, что он хочет. Серьёзного: семью, детей, готовые обед и ужин. Обычно я не теряюсь, но сегодня не мой день. Он видит эту несвойственную меня и сменяет гнев на милость. Возможно, жалеет о сказанном, подходит ближе. - Ну не молчи. - Его зовут Егор, - поднимаю голову и вижу, как растерянно он ищет слова. Даже радуюсь его замешательству. – Не этот. Егор. Понятно? Разворачиваюсь, в спешке надеваю туфли и, схватив сумку, вылетаю из квартиры. Быстро сбегаю вниз по лестнице. И то ли рассмеяться хочется, то ли зарыдать на чьём-нибудь плече. Выбор сделала в пользу плеча. По крайней мере, со Светкой всегда есть шанс перейти от слёз к смеху. Мы с ней друзья ещё со школы. Она единственная, с кем я сохранила связь. Мы стараемся встречаться хотя бы через выходные, знаем друг о друге всё. Наверное, большую часть времени, когда я не с Егоркой, я провожу здесь, с подругой. Но моя ситуация ей непонятна: она замужем второй год, и они с Мишей мечтают о ребёнке, только моя Светка не может забеременеть. - Если Глеб настолько тебя раздражает, почему ты с ним? Её вопрос справедлив и мне становится не по себе. Нажали на нужную точку, вот и пожалуйста. Лучшие подруги бывают несносны. Я не готова к этому разговору и постоянно увиливаю, стоит лишь кому-то заикнуться. Ненавижу копаться в себе. - Мы слишком долго вместе. Наверное, - точка на стене, выбранная для того, чтобы лишний раз не отводить взгляда от Светки, плохо удерживает моё внимание. Я забираюсь на диван с ногами и, откинувшись на его спинку, вздыхаю, пытаясь собраться с мыслями. – И он мне дорог. Последнее добавляю после небольшой паузы, с явным трудом. Понимаю, что и в самом деле не хотела бы остаться без него. Вовсе не одна. Без него. И в этот момент душу в себе порыв немедленно пойти к нему и помириться, даже забываю о причине ссоры. - Я не должна выбирать, вот и всё, - не могу смотреть на Светку и ругаю себя за это. Представляю себя со стороны и обидно до слёз. С чего мне выглядеть виноватой? - А ты хочешь, чтобы он воспитывал с тобой ребёнка лучшего друга твоего отца, у которого, кстати, уже есть отец? – она сдержанно улыбается, но явно пытается донести до меня абсурдность положения. Я и сама понимаю, только выставлять на обозрение не хочу. Пока прячу, оно и не горит. Светка же упорно выслеживает, хочет добраться до самого больного. - Он сегодня сказал «когда у нас будут дети», - нервно усмехаюсь и коротко пожимаю плечами. Хочу сказать «ну что за чушь», а выходит растерянное «что мне делать». - А ты детей, конечно, не хочешь? – интересуется подруга и тянется через подлокотник кресла к графину с водой. Наливает себе в стакан, но не торопится подносить ко рту. Я знаю ответ, но боюсь произнести вслух. Который год не решаюсь. - Мне страшно, - наконец, выдыхаю я и зачем-то вожу большим пальцем по кожаному подлокотнику. В моей голове крутится лишь то, что диван тёмно-синий и очень неудобный. Эти мысли занимают всё моё внимание, защищают от того, что за ними. А Светка ждёт и не торопит. - Ты не понимаешь, что происходит, когда я ухожу оттуда, - поздно. Не выдерживаю молчаливого ожидания. У меня перед глазами синий подлокотник, и я изливаю ему душу.– Мне кажется - без меня что-то пойдёт не так. Знаю, что Алексей Сергеевич прекрасный отец, но как они справятся без меня, Светка? Не представляю, и всё время думаю, думаю, думаю. Не могу перестать: а вдруг что случится. На прогулке, дома, в детском саду. Кто-то не уследит и случится страшное. Меня занесло совершенно не туда. Я мысленно отмечаю, что начала совсем не с Глеба. - Я даже воображаю иногда, как буду жить без него, и мне так жутко, - перевожу взгляд на подругу и смотрю испуганно, а у неё на лбу появляются едва заметные морщинки. К воде она так и не притронулась и теперь не прервёт меня, пока не закончу, а я уже не могу остановиться. – Глеб об этом не знает, конечно. Перевожу дыхание и, на секунду оторвавшись от спинки дивана, вновь откидываюсь назад. Отвожу взгляд. Синий подлокотник всё так же безучастен. - Когда мы не затрагиваем эту тему, всё хорошо. Но вот он говорит о Егоре, и я начинаю его ненавидеть. Говорит, я провожу там слишком много времени, но стоит привести Егора к нам, и он бесится ещё больше. Егор будет в моей жизни, так или иначе, если Глеб подталкивает меня к выбору с расчётом, что я выберу его, он идиот. Кажется, больше мне говорить нечего. Светка ещё ждет какое-то время. - Ты ведь понимаешь, что не разорвешься, - подруга осторожна, но точно выскажет всё, что думает. Я и сама, озвучив теперь свои мысли, понимаю, насколько запуталась. И, пожалуй, даже надеюсь на то, что Светка найдёт выход. - Глеб хочет семью с тобой, это нормально. Сколько ты уже с ним? Если стоять на одном месте, вы так с ума друг друга сведёте. Уже сводите, - Света виновато морщится и всё же делает глоток из многострадального стакана, после возвращая его на столик. – Никто не запрещает тебе встречаться с Егором, но ты же не пускаешь Глеба в этот свой мир. Там ты, Егор и Алексей Сергеевич. Как, по-твоему, чувствует себя Глеб? Я всё ещё молчу, потому что Светка права и мне стыдно. Но станет хуже, как только осознаю, что не смогу ничего поменять. Глеб дорог мне, но не дороже Егорки. И бегаю я от него, чтобы не говорить на его любимую «семейную» тематику, не позволить создать перевес на свою сторону в ущерб другому близкому мне человеку. Потому что, а вдруг… - Я боюсь, что если у меня появится другая семья, я перестану любить Егора. Как подумаю, что полюблю кого-то больше, - говорю тихо, и слова эти даже для меня звучат страшно. - Танечка, но он же не твой сын… - А если я своих детей возненавижу за это? Прерываю её резко, потому что сама не ожидаю. Когда любишь кого-то так сильно, кажется что ни для кого уже не хватит места. Даже хочется, чтобы не хватило. Забегать вперёд рано, но я знаю Глеба и когда думаю о будущем - это тупик. Только, если мы поженимся, я буду совсем в ловушке, а пока воображаю, что у меня есть пути к отступлению. Я провожу ночь у Светки, потому что не хочу возвращаться домой. Подруга предлагала хотя бы предупредить Глеба, но я не решилась и почти всю ночь не спала, переживая за всё сразу, в том числе и за нервы Глеба. В том, что он будет искать меня, я почти не сомневаюсь. Утром, ещё не до конца проснувшись, первым делом беру телефон, чтобы посмотреть пропущенные вызовы, и от неожиданности сажусь на диване. Ни одного: и если Алексей Сергеевич и не должен был звонить, – мы не договаривались, - то отсутствие звонков от Глеба действительно удивляет. Меня не было всю ночь, а ему всё равно. Я тут же думаю, что несправедлива – наговорила ему всего, с чего бы ему звонить. Но обида есть. Прежде он всегда звонил мне, если я задерживалась. Идти домой теперь совсем не хочется. Я ещё могла бы вернуться, позвони он хотя бы раз за ночь. Но если так, то я отправлюсь туда, где нужнее. Звонить и предупреждать Алексея Сергеевича мне не хочется. Я быстро собираюсь и уже в дверях обнимаюсь со Светкой. Ей не нравится то, что я «творю», но моё вчерашнее состояние уже прошло, и я улыбаюсь, почти готова затанцевать. Светка качает головой, когда я выхожу из квартиры. С утра в метро полно народу, но даже привычная толкотня меня не пугает. Может, давно следовало поговорить со Светкой вот так? Начистоту. Ни одной своей проблемы я не решила, но мне легче. Улыбаюсь незнакомым людям и представляю себя со стороны: такую радостную и беззаботную. Может, моя улыбка кому-нибудь поднимет настроение. У дверей Алексея Сергеевича я пару секунд колеблюсь и снова смотрю на часы, чтобы убедиться, что они с Егоркой встали. Но уже десять, а Егор обычно просыпается раньше. Нажимаю на кнопку звонка и уже через несколько секунд слышу за дверью шум. Алексей Сергеевич не выглядит сонным, напротив, он одет так, будто собирался выходить. Тем лучше, быть может, я действительно пришла вовремя: и нужно побыть с Егоркой. - Танечка? – моё имя выходит у Алексея Сергеевича не как обычно. В первую секунду я даже теряюсь, но вспоминаю, что случилось вчера, и у меня по спине бегут мурашки. Неужели обиделся? - Здравствуйте, Алексей Сергеевич, - я виновато улыбаюсь и переступаю с ноги на ногу. – Очень неловко вчера случилось, вы простите. Он вздрагивает, словно придя в себя, и улыбается мне в ответ. Я сразу успокаиваюсь от его улыбки. - Да что ты, Танечка, глупости какие. Это мне перед тобой извиняться надо. Замотался снова допоздна и пришёл вам с Глебом мешаться. Ты проходи, проходи. Он отходит в сторону, чтобы пропустить меня, и запирает дверь. Я привычно скидываю обувь, и лишь приметив женские лакированные туфли, слышу из зала чужой голос и детский смех. Туфли лежат рядом со стоптанными моими, и я прикусываю губу, непонимающе глядя на Алексея Сергеевича. - А у нас гости, - он продолжает радостно, словно не замечает моей растерянности. В этот же момент голоса становятся тише, и через мгновение в коридор выходит незнакомая мне женщина. На вид ей не больше тридцати. Она красивая, у нее укладка и длинные ресницы. Ах, вот еще, маникюр. Большего приметить не успеваю, потому что из комнаты выбегает Егорка и, повиснув у незнакомки на локте (такая выглаженная белая блузка, ведь помнет), пытается затащить обратно в комнату. Я едва рот не открываю от удивления: мне хочется сказать Егору, чтобы он не приставал к незнакомым людям, но грубо осекаю себя. Тем более что мальчик уже и сам меня замечает и даже подпрыгивает от радости. Отпустив локоть женщины. Последнее заставляет меня выдохнуть. - Таня, Таня, пойдём с нами играть! – просит он и смотрит то на меня, то на эту женщину. В какой-то момент меня посещает чувство превосходства. Кем бы ни была эта «гостья», я здесь своя. Меня узнали и зовут играть. - Иди, милый, мы сейчас придём, - незнакомка смеётся и, взъерошив ребёнку волосы (ногти бы ей обломать!), наклоняется к нему и кивает в сторону зала. Мальчик бросает на меня ещё один взгляд и, хихикнув, убегает в комнату. Внутри меня растёт негодование. Кто она такая, чтобы указывать, что делать Егору? Кто дал ей право называть его «милым»? Мне хочется, чтобы Алексей Сергеевич поставил её на место, а ещё лучше выгнал взашей, но она протягивает мне руку и приветливо улыбается. А я, должно быть, выгляжу как идиотка. - Я Кристина, здравствуйте. Алексей много о вас рассказывал. Мы пожимаем друг другу руки, а мне всё кажется, что я ошиблась квартирой. Тут живут Кристина и Алексей. И только мой ребёнок как-то оказался у них. - Очень приятно, - дежурный ответ, как и полагается в таких случаях. Особенно в тех, когда на самом деле неприятно до брезгливости. - Давно собирался их с Егором познакомить, - вполголоса заявляет Алексей Сергеевич и подмигивает мне. Мне не нравится этот жест, я не хочу принимать участие в том, что здесь происходит. - Никогда о вас не слышала, - пытаюсь выяснить хоть что-то, не желая признавать очевидного. Мой голос выдаёт растерянность и мне даже кажется, что эта Кристина по-недоброму ухмыляется, но это, конечно, моё воображение. - Мы вместе не очень давно, - уклончиво отвечает Кристина и смотрит на Алексея Сергеевича таким мерзким взглядом, что мне вот-вот сделается дурно. Думаю, что стоит убедиться в своих подозрениях, потому что «Алексей» подходит к женщине и приобнимает её за талию, поглядывая в сторону зала – проверяет, не смотрит ли сын. - Понятно, - смущение не проходит, но я выдавливаю из себя улыбку, предчувствуя неловкое молчание. Из зала слышится топот, и Алексей Сергеевич отодвигается от своей «не очень давно». Егорка обводит нас внимательным взглядом, вновь хватает Кристину за локоть и тянет в зал. Она позволяет себя увести, а я остаюсь в коридоре. Хорошо хоть рот успеваю вовремя закрыть. - Что значит нового человека увидел, - усмехается Алексей Сергеевич. Хоть бы, хоть бы он замолчал! Через пару минут мы идём пить чай, хотя я предпочла бы уйти, прихватив с собой Егора. До тех пор, пока из квартиры не выветрятся эти отвратительные духи. Она всё рассказывала о себе и о том, как они познакомились с «Алексеем». Она, противная выскочка, считала себя едва ли не хозяйкой здесь. И нравилась Егору. Алексей Сергеевич говорил, что новый человек в доме для малыша – событие, а меня он видит так часто, что уже принимает за свою. Я запоминаю из разговора, пожалуй, только это, потому что эта фраза вновь даёт мне крохотное чувство превосходства. После чая, я спешу распрощаться и вру, что обещала Глебу вернуться пораньше. Алексей Сергеевич смотрит с пониманием, говорит, что Кристина с ума сходит, если он опаздывает к ней. Мне противно от такого сравнения, я спешно целую Егорку в щёку и ухожу. Ещё никогда мне не было так тяжело, и в то же время легко, уходить отсюда. В метро раздражающе много людей. Они толкаются и не дают пройти, я стараюсь нарочно больно толкнуть каждого плечом, но ударяюсь сама. В вагоне, конечно же, нет свободных мест. Давно пора впускать сюда исключительно с бейджиками, на которых написан пункт назначения. Расположившись у дверей, я прислоняюсь лбом к стеклу и едва не плачу. Жмурюсь сильно, делаю глубокий вдох. Становится легче. Мне хочется помириться с Глебом хотя бы для того, чтобы он меня обнял. Пока я поднимаюсь на наш этаж, успеваю в красках вообразить ближайшее будущее. У них наверняка будет пышная свадьба и меня пригласят. Может быть, они наймут няню, и я уже пытаюсь выдумать повод, чтобы видеться с Егором. Злюсь всё больше и больше. Хотят завести семью – на здоровье, но как она может быть матерью Егорке, если у него уже есть я? Дверь заперта на ключ, это заставляет меня насторожиться. Попав внутрь, я, не разуваясь, прохожу на кухню, а после заглядываю в комнаты. Квартира пуста. Меня берёт досада. - Где тебя черти носят, Глеб? – выговариваю сквозь зубы и возвращаюсь на кухню. Замираю возле холодильника, замечая на нём стикер. В первую же секунду думаю, что это странно: не помню, чтобы я туда что-то лепила. Глеб ненавидит оставлять записки, он всегда пользуется телефоном. «Уехал к отцу». Это всё, хотя я даже проверяю оборот листка. Больше ни слова, а на моём телефоне так и не появилось «пропущенных». Мну в руке жёлтый листок и рассеянно присаживаюсь на табуретку. Через секунду не выдерживаю, реву. Громко, с детства такого не было. Неуместно чувствовать себя преданной. Тут же представляю Светку, она качает головой и закрывает дверь. Мы говорили с ней допоздна, и я помню, как она словно маленькому ребёнку пыталась втолковать мне что-то о семье, о матери, которая необходима детям. Настоящая мать, а не приходящая время от времени. Я всё ещё мну в руках несчастный листок, должный лишь от этого стать красноречивей. Светка и Глеб так обрадуются матери Егора, так страшно обрадуются. Я только сейчас понимаю разницу между дочерью друга и предполагаемой невестой. Как будто кем-то заранее предопределены все места. И на кого надо кричать или заплатить кому, чтобы получить место получше? Наконец, я поднимаюсь и, бросив стикер в мусорку, вытираю рукавом лицо. Затем отправляюсь в ванную, и, оперевшись руками о края раковины, пытаюсь хотя бы немного выровнять дыхание. Глеб всегда мог по голосу определить расстроена я или нет. * * * Глеб вернулся почти сразу. На следующий день, после того как я позвонила и сказала, что скучаю. Мы долго разговаривали, он пытался быть понимающим. Я не сразу сообщила о «счастье» Алексея Сергеевича. Тогда ещё надеялась, что раздуваю из мухи слона, но чувствовала, что как раньше уже не будет. И не ошиблась: они поженились уже через месяц. Алексей Сергеевич признавался, что рано, но всё время повторял это глупое «сердцу не прикажешь». Считал, что самовольное сердце – весомая причина, а мне думалось, что это отговорка, на попятный-то идти стыдно. Мы с Глебом приезжали поздравлять их вместе. И чем дальше, тем реже меня просили остаться с Егором. Я ожидала этого и старалась готовиться. Лишь один раз ни с того ни с сего опустила голову Глебу на плечо и заплакала. Не страшно: по моим подсчётам, это должно было произойти, как минимум, раз шесть. Егорка, конечно, сам просился ко мне, и тогда Алексей Сергеевич привозил его. Глеб был не против, на второй раз он даже почитал Егору сказку. Мне показалось это огромной уступкой. Когда у человека беда, ему так много позволено. Первое время я ещё пыталась по старой привычке прибегать к Егорке без приглашения. Мне всегда были рады. Но теперь, всякий раз, как я приходила, там была Кристина, и я чувствовала себя лишней, только мешалась. В какой-то из дней Алексей Сергеевич уехал с Кристиной выбирать что-то к свадьбе, и они сами попросили меня остаться с Егоркой. Я была счастлива. Мы весь день провели втроём, а Алексей Сергеевич задержался, и мне даже показалось, что всё опять по-прежнему. В десять мы уложили Егорку спать и уселись с Глебом пить чай. Он всё неловко шутил, а потом сделал мне предложение. Я так и замерла, прямо провалиться захотелось. Но тогда я вспомнила, что скоро у нашего подъезда остановится машина, и Егорку заберут домой. И мне вдруг так захотелось и самой ощутить себя частью чего-то целого, что я согласилась. Глеб никогда ещё не был так счастлив. Чуть не разбудил ребёнка своим восторженным шёпотом. Он хотел расписаться как можно скорее. Должно быть, боялся, что я передумаю, но мы условились сделать это не раньше, чем через месяц после свадьбы Алексея Сергеевича. Я рассчитывала, что до того момента, у них обоих найдётся слишком много дел и не с кем будет оставлять Егора. Мне просто нужно было в это верить.

Категория: «Когда любовь растопит шар земной?..»

Просмотров: 175 | Рейтинг: 0.0/0

Всего комментариев: 0