Произведения участников Волошинского конкурса

» Волошинский конкурс 2013 номинация: «Когда любовь растопит шар земной?..»

Уважаемые гости нашего сайта! Мы приветствуем Вас и желаем… (чтобы такого пожелать, кроме приятного чтения?)… не впадать в крайности от современного искусства, верить, что у искусства есть благородная и не всегда нам доступная в понимании цель.

Или вы захотите, может быть, зарегистрироваться? Для чего?... Ну, чтобы не только получать удовольствие от чтения, но и выражать свои эмоции по поводу прочитанного. То есть, оставлять комментарии. Также Вы сможете подписаться на сообщения от администратора и получать информацию обо всех новостях и изменениях сайта «Волошинский сентябрь».

---

1. Неотложка стояла в арке, у самого корпуса. Шофер хлопнул дверцей, отошел к стене и достал сигареты. Теперь ему придется ждать, доктор Ваныч и рыжий фельдшер пошли оформлять убитого. Шофер взглянул на стоянку у неврологии. Он раздумывал, не сходить ли ему за запаской. Теперь у него есть время. Ведь как сюда летели, с сиреной. Рыжий торопил его уже на подъезде к клинике. Но тут Ваныч буркнул, не довезем, мол, кончается. «Слепой огнестрел, левый желудочек сдулся». Шофер огляделся. В старом больничном саду шла своя жизнь. Подумаешь, невидаль, убитый. Прокатила неотложка к травматологии, следом за ней тащился грузовик газовиков. Вот он остановился, заскрипел и медленно подал назад, к затянутой белой решеткой площадке, где стояли серые емкости с кислородом. Из-за кустов притащилась полосатая кошка. Она вытянулась на траве у бордюра и зевнула. Пара, которая вызвала неотложку, кудрявый мужчина и девушка, все еще были в машине. Девушка склонилась над мертвым человеком, лежащим на носилках. Голова его была запрокинута так, что тяжелый подбородок задрался. Девушка достала платок и протерла еще теплую и сохранившую вид живой шею убитого, испачканную в крови. Лицо девушки морщилось, губы дрожали, но она все водила платком по шее, у уха и на скуле, везде, где оставались застывшие вишневые потеки. Потом попробовала уложить тяжелую голову убитого ровно, но голова снова свесилась назад. В салоне слабо пахло рвотой. Кудрявый сидел на узкой скамейке, сцепив пальцы. Он посмотрел на темные пятна на полу, потом взглянул на носилки. Рубашка убитого распахнулась, выше повязки на желтоватой груди темнела опалина от выстрела. - Перестань! Девушка бросила платок и всхлипнула. Кудрявый взял ее за руку. Они осторожно протиснулись мимо убитого, стараясь не наступить на пятна. Вышли и остановились у сирени. Кудрявый уставился в парк. Девушка раскрыла сумочку. Губы ее были крепко сжаты, а на щеке расплылась розовая отметина, как будто девушку ударили. Шофер докурил и вернулся к машине. Он взглянул в салон. На фоне задней двери выделялись темные подошвы. «Хорошие у покойника ботинки. Кому теперь достанутся? Так и пропадут. Санитары в легкую снимут», - лениво подумал шофер и отвернулся. Кошка улеглась на бок и закрыла глаза. По дорожке, мимо подстриженных кустов, шла к воротам толстая тетка. Левая рука ее была уложена в белый пышный лубок. Дверь корпуса распахнулась, показался рыжий фельдшер с каким-то парнем в халате. Они тянули за собой облезлую каталку. «Пару раз еще мотнуться и шабаш… А эти могли дать хотя б полштуки. Салон-то испачкали. Пойти, что ли, запустить им». Шофер взглянул на часы. Ровно восемь. 2. У подъезда Наумову встретились две девчонки. Одна рыжая, с короткой стрижкой, другая глазастая, темная. - Во Маринка сучка, а! Зачморим, не боись… Быстро выплюнув это, рыжая взглянула на Наумова и облизнула губы. У темной заплаканные глаза. Она стоит, сведя вместе носки своих кроссовок. Интересно, как они будут чморить эту самую Маринку? По шее, наверное, наваляют? Молоденькие, смешные, непонятные. Вроде марсианок. Они тебя не замечают, смотрят насквозь. Живут сами по себе. Фигурки как у Барби, тонкие руки, ноги-палочки, а собираются драться. Раньше девчонки дрались? Конечно, дрались, еще как. Только это были свои, понятные девчонки. Все же рыжей больше пошла бы юбка, не эти брюки-мешки. Грубые какие девчонки, прямо наждак. Да тебе-то какое дело? Совершенно никакого. Наумов потянул на себя дверь парадного. Поднимаясь на лифте, он раздумывал о машине. Свою он зимой еще сдал. С тех пор ни фига не выходит. За новую лимон просят. Дверь открыла Женечка. Открыла и улыбнулась. - Опаздываем? Потянулась к нему, поцеловала в щеку. Он сжал ее локоть, Женечка усмехнулась, локоть отняла. Поправила кофточку и пошла в кухню. Наумов посмотрел ей вслед. Вот Женечка не марсианка. Женечка его понимает. Или нет? Он сел на банкетку и потянулся к зеленым тапкам. В комнате о чем-то говорили, выделялся Яшин хриплый голос. Женечка вернулась и они пошли к комнату. Все были уже в сборе. Наумов огляделся. Саня, Майка, Женечка и Яша. Ну, это свои. Еще Борис с какой-то девочкой. Совсем молоденькая. Саня полюбил собираться, когда стало ясно, дела пошли в гору. Что Саня стал богатый. И можно похвастаться перед старыми друзьями. Разве столько заработаешь, даже если жить двести лет. Или он, Наумов, зря так думает? А Саня просто Саня, удачливый и свой. Можно попросить у него денег на машину. И Саня даст. Зачем же еще нужны богатые друзья? Эта девочка сидела у самого окна. У нее был остренький профиль, будто тонким карандашом наскоро провели. Виски запали. Губы тонкие. И крупные серые глаза. Наумов вспомнил про девчонок во дворе. Эта тоже ведь марсианка, но совсем другая. Вот она бы его поняла. Откуда ты знаешь? Такие лица были у девочек в его прошлом. И взгляд. Какой? Так Женечка смотрела раньше. Не так, как сейчас. Не оценивая. Не прицеливаясь. Как будто понимала то, что ты не успел еще сказать. Как будто во всем городе вы остались вдвоем... А, может, просто попа у нее вытянутая, небольшая такая попа, даже не как «О», а как «0». Вот какая. Тебе это надо? А никто и не предлагает. Пришел, садись и смотри в тарелку. У тебя своя марсианка имеется. Таней зовут. Забыл? - Наумыч, ты ли это? – заорал Яша. Он был уже красный. Женечка укоризненно взглянула на него, потом на Наумова. Потом на девочку у окна. Женечка приметливая. А ты ей не звонишь, Женечке-то. А позвонил бы, что вышло. Опять то же? Нет, Женечка его понимает лучше других. А Таня? С Таней они стали ругаться слишком часто. И вообще. Вообще. Наумов опустился на стул, стоящий с краю. Яша начал про вчерашний футбол, но тут Саня сказал: - Раз пришел последним, пусть скажет! Яша уже мигал ему, предлагая водки. Женечка поставила тарелку. Наумов сказал, что вставать не будет, что он с места. Когда Яша выпьет, особенно заметно, как Яша постарел. А ты помолодел, что ли? Наумов снова посмотрел на девушку у окна. Она передавала кому-то хлеб. Он все выдумывал, какая она. Бывают яркие красавицы. Темные глаза, фигура, носик. Еврейки или с юга там. С такими связываться опасно. Не потянешь. Девочка у окна была обычная. Московская девочка, каких теперь не часто встретишь. Она так отличалась от женщин рядом. Ничего однажды решенного, вставленного в рамки, безразличного. Того, что выскакивало теперь в Майке, в Женечке. И в Тане. Интересно, зачем эта девочка связалась с Борисом? У него брюшко, подбородок висит. И брови торчат. А ты хотел, чтоб она с тобой связалась? Может, дело в том, что она молоденькая? И что попа у нее как «0»? И остальное все, про глаза там, про понимание просто выдумки? На ней серое платье и пестрый шарфик. И у платья этого нет еще истории («Надставили… а в груди маловато… подол поехал… обтянулась вся, нет… не годится уже»). Платье еще не попало в пухлые фотоальбомы («это мы в Германии… у меня было такое платьице летнее, с высокой талией…»). У этой девочки нет (и никогда не будет?) складок на боках. Она легко удивляется, она улыбается тогда, когда ей весело. А не когда надо. Тут к Наумову сунулся Яша, он сладко дышал вином. Яша хотел с ним выпить. Вот у Яши есть история, это вам не платье. Раньше Яша был худой. На третьем курсе он женился на высокой нервной рижанке. На Хильде. Они с Саней все смеялись: Яша, мол, должен теперь сменить фамилию на прибалтийский манер, чтобы кончалась на «каускас». С Женечкой Яша сошелся уже потом. Майка о чем-то болтала с марсианкой в сером платье. А, может, Лена из Ростова? Ну, конечно. В Ростове девочки крупнее. Особенно, если смотреть сзади. Уже не «О», а целая «Ф», не меньше. Ну, а если Борис просто сидит рядом. Если он не имеет к ней никакого отношения. Нет, так соседи по столу не смотрят. Майка усмехнулась, перехватив взгляд Наумова, скорчила рожицу. Борис был у них, наверное, старше всех. Обычно он приходил один. Жену его, смуглую невысокую Лару Наумов видел всего-то раза два. Они с Борисом были женаты давным-давно. У них сын Семен (третий курс Бауманки), пуделиха Пиля и большая квартира на Павелецкой. Борис работал в прокуратуре. Об этом Наумов узнал случайно. Как-то Борис помог Сане, когда тот связался с подрядами и чуть не погорел. Говорить о своей работе Борис не любил. Был он спокойный, полноватый. Волосы зачесывал назад и носил очки в тонкой оправе. У него был крепкий подбородок с ямочкой. Что это его на марсианок потянуло? Все выпили. Кроме Лены и Наумова. Она смотрела в просвет между шторами, в небо. А он снова смотрел на нее. Сейчас хлопнут по рюмке, заведут музон. Настоящие их танцы давно закончились, но не станешь же обжиматься без повода. Не поймут. Поэтому какие уж танцы, топчутся на месте. А тебе что, обязательно вприсядку? Яша потянулся было к Женечке, но она отвела его руки, переставила от Яши бутылку и тронула Наумова за рукав. Они пошли танцевать. Наумов придерживал Женечку за полные локти и молчал. Отсюда, от дверей, ему был виден затылок Лены. Волосы она зачесывала назад, прихватив сбоку узорчатой гребенкой. Все мужчины в комнате были, пожалуй, богаче и удачливее Наумова. Но ему казалось, есть что-то еще, в чем он, Наумов, впереди. Как когда-то, когда все они были моложе. Когда на этих самых прудах, которые видно с балкона, пошел дождь, а зонтиков у них, конечно, не оказалось. Саня взял Майку на руки и помчался к остановке. Наумов и Женечка бросились за ними. Женечка была тогда тоненькая, совсем как эта Лена… - Раз со мной танцуешь, так и смотри на меня! – велела ему Женечка. - Я смотрю, - сказал Наумов. Женечка прижалась к нему. Это она нарочно. Чтобы он не смотрел на Лену. Хотя какое ему до нее дело, совершенно неинтересно. Куда ему с марсианкой справится. Пускай и похожей на обычную московскую девушку. Из того времени, когда Наумов был куда умнее. И моложе. - Борис зря привел ее. Теперь мужики сбесятся. - Майка приглядит. - Подумаешь, Майка, станут они спрашивать. - А что у него с Леной? - Говорит, знакомая. Да уж видно, какая. Ларка ему покажет. Ведь у них Семен жениться собрался к осени, а тут такие дела. Ладно, наплевать. Ты лучше расскажи, как жизнь? Наумов обнял Женечку. Он видел, как Борис что-то все говорит Лене, а та качает головой. Вот к ним пролез Саня, он наклонился над Леной, она улыбнулась ему и поднялась. Пока они танцевали, Лена и Наумов переглядывались. Ну, вот и все. Разрешенные объятия кончились. А Женечка что-то расстроилась. Не поймешь ее, то посылает, то давай снова. Саня кивнул Наумову и открыл дверь на балкон. Они пошли курить втроем, Наумов, Саня и Лена. Борис остался сидеть. Он медленно двигал рюмку по скатерти. И смотрел куда-то сквозь танцующих. Смотрел в стену, как смотрят вдаль. - …Высоко. Отсюда Тимирязевку видно. Левее парка пруды. Не знаешь, купаются там? Саня молча курил и смотрел, куда указывала Лена. А Наумов смотрел на ее тонкие кисти и улыбался. Лена обернулась, взглянула на Наумова. - В этом парке одно место странное есть, грот. Только он теперь за решеткой. А раньше, когда мы учились, было все открыто. Там еще медный лев стоял. Если погладить ему хвост… Лена потерла нос и улыбнулась. Наумов рассказывал дальше, глядя на ее щеку и ухо. Кожа золотилась под солнцем, на скуле виднелся белесый пушок. В маленьком ухе девушки раскачивались тяжелые серьги с рубинами. Наверное, Борис подарил. А в Тимирязевку Наумов ходил с Женечкой. Она ему, дураку, стихи читала. Бродили до ночи. Однажды началась гроза, они встали под старой липой, как под козырьком. Наумов обнял ее, они долго целовались, а потом Женечка заплакала. Но все это было очень давно. К ним вылез Яша и увел Лену танцевать. Наумов хотел спросить у Сани про деньги, но в комнате Яша танцевал с Леной и Наумов беспокоился. Он перехватил взгляд Лены и быстро вышел с балкона. - … Старик, старичок, я же в рамках, в рамочках… - бормотал Яша, когда Наумов оказался перед ними. Но Лена уже положила тонкие руки Наумову на плечи. Они двигались еле-еле, не глядя друг на друга. Яша отошел, сел рядом с Женечкой и подпер голову рукой. Потом выглянул из-под ладони и что-то сказал Женечке. Она улыбнулась и шлепнула Яшу по плечу. - А Саня где работает? – спросила Лена. - Строительные дела. Документы для застройки сочиняет. И продает. - Он в машинах здорово разбирается. Наумов кивнул, положил ладони на узкие ее бедра. Лена вздохнула и придвинулась к Наумову. Они остановились. Просто стояли, обняв друг друга, стояли, не слушая музыку. - А ты где работаешь? - В страховой компании. Лена улыбнулась. - Правда? - На самом деле я гонщик. Ралли, Париж-Дакар. На грузовиках по пустыне. - Понятно… А я целый день сижу, в окно глазею. Самое главное на работе – комп включить. А потом смотреть на синиц. У нас кормушка на подоконнике, семечки им покупаем. Только надо сушеные, а не жареные. Чтоб не отравились. Майка наклонилась к Борису и о чем-то говорила с ним, придерживая платье на груди. Но все равно видно было ложбинку между ее грудей. Тонкая цепочка раскачивалась у лица Бориса. Хорошо, когда женщина знает, что и когда надо показывать. А Борис и ухом не ведет. - Веселая у вас компания. Я думала, скучно будет, а тут… Майка посмотрела на Лену и положила руку Борису на плечо. Наумов прошел и сел на место. Женечка придвинулась к нему. Наумов смотрел на ее полную кисть. На запястье белел широкий старый шрам. Женечка перехватила его взгляд и вернула браслет на место. Про этот шрам Наумов знал слишком много. Но никогда себя не винил. Нет, наверное, не так, в этом вообще нельзя никого винить. А в чем тогда можно? - Значит, ничего нового? Наумов пожал плечами. - Наверное. Лена пошла танцевать с Саней, а Майка все тянула за собой Бориса, но он что-то быстро говорил Лене, не обращая на Майку внимания. Лена слушала Бориса и смотрела перед собой. Лицо у нее было задумчивое, как будто сидела она вовсе не за столом, и не было музыки. И вообще никого рядом не было. Как будто Лена сидела в парке и смотрела на воду. Борис встряхнул кистью и поднялся с места. Лена взглянула на Наумова и сжала губы. Как будто ей неудобно было за Бориса. Майка старалась изо всех сил, она обняла Бориса за шею, закрыла глаза и положила голову ему на плечо. Борис вел ее ровно, безразлично смотря поверх Майкиной головы. Наконец все устали и бросили танцы. И Майка велела всем налить. - У нас есть Саня. Иногда он бывает хороший. И я хочу выпить за того Саню, который сегодня утром… Саня развел руками, Женечка потянулась целоваться, выкрикивая: «И меня тоже, меня…» Майка пихнула ее, Женечка увертывалась. Яша поднялся и чокался со всеми. Борис подался к Лене и сказал ей что-то. Она покачала головой. Борис поднялся и подошел к Сане чокнуться. Потом склонился над Майкой. Та погладила его по рукаву. - Ну, что посидел бы, рано еще… Борис выпрямился и посмотрел на Наумова, потом на Лену. Поставил недопитую рюмку на край стола и вышел из комнаты. Наумов открыл кран. Подержал в воде ладони и прижал их к лицу. Пора собираться. Он вытерся полотенцем с красной каймой и открыл дверь. В коридоре стояла Лена. Когда Наумов проходил мимо, она сказала: - Проводи меня. Сказала так, как будто они договорились об этом давным-давно. Когда входная дверь за ними захлопнулась, Наумов сообразил, что не попрощался с Женечкой. И она теперь будет расстраиваться. Или не будет? Они с Леной шли по дорожке вдоль парковой ограды. - Раньше сюда ходил автобус от Новослободской. Долго надо было ехать до академии. Давным-давно… А ты далеко от дома работаешь? - Далеко. Меня родители устроили. К знакомым. - На мою первую работу меня тоже устроили родители. Я смотрел на это, как на странную игру. Приходишь, сидишь, так еще и деньги платят. Правда, немного. - Вот и у меня так. - Мне раньше казалось, сама собой возьмет и найдется настоящая работа. Как в кино показывают важная такая работа. - Ну, и как, нашлась? - Откуда? - Тут можно наискось срезать. Пойдем? Лена быстро взглянула Наумову в лицо и кивнула. Она сказала «давай», глядя куда-то в сторону. Как будто ей все равно, куда именно они теперь пойдут. - А Женечка, она кто? - Женечка? В издательстве работает. Редактор. - А Майка? - Майка – дама научная. Физфак закончила. - Как они с Саней познакомились?... Что она взялась расспрашивать, какое ей дело до Женечки, до Майки? То взглянет на него, то отведет глаза, как будто примеривается. Ведь всего час назад он был твердо уверен, что Лена не умеет смотреть, прицеливаясь. Значит, он ошибся. И надо попрощаться, и забыть про марсианку Лену. - Интересно угадать, какими были детьми прохожие? Ведь не выпекли их сразу в виде дядьки с портфелем или бабки с сумкой? Вот эта, например. Навстречу им шагала высокая тетка. Важная такая, в цветастом платье. Носатая, в очках. Глаза темные, щеки отвисают. Когда поравнялась, тетка строго взглянула на Лену, потом на Наумова. Как будто что-то плохое знала о них. И пошла себе дальше. Лена пихнула Наумова локтем. - В классе она была выше всех. Мальчишек пихала, чтоб не лезли. А девочки считали ее дурковатой. Некрасивым вообще тяжело. А потом она выучилась, как себя вести. Подобрала одежду, покрасилась. Ты какой был в детстве? - Чудо-ребенок. Все меня любили. Учителя не могли нарадоваться, - не задумываясь, ответил Наумов. Лена улыбнулась, как будто именно это Наумов и должен был сказать. - Богатая она, как ты думаешь? - Кто? - Тетка эта, в очках. - Сложно сказать. - Наверное, богатая. Одета прилично. Сумочка вон какая. Цепочки, кольца там… Лена задумчиво разглядывала бежевый особняк на углу. Наумов подумал, вот если взять и свезти Лену на пляж в Софрино, все будут пялиться. Красивая девочка. Или попросить ключи от Саниной дачи. А потом? И потом тоже. Наумов вздохнул. - Возьми такси, я устала, - сказала Лена. Когда сели в машину, она быстро объяснила шоферу, как доехать. Потом внимательно посмотрела на Наумова. - Я на Рижской живу. В машине разговор не клеился. У Наумова в голове мелькнуло, как вот они сейчас к ней заявятся. Для чего? С кем она там живет? - Зайдешь? Наумов кивнул. Лена улыбнулась и ткнула его в плечо. - Ну, что надулся-то? Потом отвернулась и фыркнула. 3. Машина завернула у игрушечных башен вокзала и остановилась. Вместо того, чтобы ехать домой, взял и увязался за этой Леной. Что они будут у нее делать? Что обычно делают дома у марсианок? А Таня? Неотвязно возникали мысли о Тане, это уж верный признак, что он, Наумов, делает что-то не так. Не лез бы, ехал обратно. Пока не доигрался. Когда они пошли во дворы, Лена взяла его под руку. Это был другой допустимый вариант объятий. Они шли и улыбались, как будто знали что-то неизвестное другим, один секрет. Во дворе у Лены рос шиповник. На площадке носились ребята в майках. Лена набрала на серой панельке домофона номер. - Мам, это я! Пока ехали в лифте, Лена посмотрела на Наумова и пихнула его в бок. Веселится как, надо же. Здорово придумано, взять и познакомить его с мамой. Неожиданно. И для мамы, и для него. Мама у Лены была румяная и полная. В бежевом домашнем платье. Звали ее Софья Павловна. Она быстро взглянула на Наумова и покачала головой. - Не могла позвонить? - Это Наумов. Он на минуту, ему некогда. - Ну, идите, вареники горячие. - Да мы сытые. - Когда это ты сытая была? Софья Павловна еще раз взглянула на Наумова и вернулась в кухню. Он подумал, что мама старше его лет на восемь, не больше. Сколько же тогда Лене? Подумал, подумал и пошел мыть руки. Когда он выключил воду, Лена в кухне крикнула неожиданным тонким голосом: - …Глупости какие! Ты откуда это взяла? Что же они сказали друг другу раньше? Была какая-то мамина фраза, которую Наумову лучше не слышать. Или не было ничего, а он просто выдумал? - Он прикольный, - добавила Лена уже тише. В ее тоне никакой уверенности в сказанном не было. - У тебя все прикольные! – сказала Софья Павловна. «Все» у нее вышло не слишком весело. Наумов не знал, стоит ему сейчас лезть в кухню или лучше подождать. И дождаться? Он все же пошел. Софья Павловна стояла у плиты. Она взглянула на Наумова и тут же отвернулась к своим вареникам. Он сел на скамейку и стал разглядывать пол. Интересно, Борис тоже тут бывал? Сидел на стуле и пил чай. Или тогда мамы дома не было? Когда Софья Павловна повернулась, смотрела она нейтрально. Можно было даже вообразить, что приветливо. Наумов так и сделал. Потом они долго переставляли тарелки, чашки и вилки. Лена некоторое время дулась. Наумов кивал маме, отвечал, жевал вареники, наливал себе чай. Под конец ужина Лена снова развеселилась и прижалась к Наумову коленкой. Софья Павловна подняла брови, а потом улыбнулась. Что же, мол, поделаешь. Повезло Лене с мамой. А маме с Леной? Наверное, не очень. - А у нас по субботам семинары. Театральные, понял? На Калужской. Если соберешься, приезжай ровно в восемь. Ты приедешь? Спросила, взглянула в глаза и положила ладонь ему на плечо. Как будто они собирались танцевать. Наумов хотел обнять ее, но передумал. Лена потянулась к нему и поцеловала в щеку. Когда она повернулась, чтобы идти в комнату, солнце выделило пушок на ее щеке. Дверь за ним захлопнулась. Наумов медленно спускался по лестнице. На бетоне нарисовали краской ровные линии, будто ковер. Такое он где-то видел. В военкомате. Кому-то, наверное, кажется, так красивее. Лучше бы оставили, как есть. Наумов вытащил телефон и набрал Таню. Она спросит и он ей скажет, что они был у Сани. Он были у Сани. У Сани. А потом… Потом ничего, встал и пошел домой. Линии, линии. Этажом выше чем-то тяжелым ударили в двери. Неожиданный удар и крик. Откуда-то выплыло к нему ожидание. Вот сейчас, сейчас… Лена закричит, он бросится обратно. Но не успеет. Лена будет стоять на пороге и смотрит в сторону. И глаза у нее будут сонные. Все уже случилось, зачем теперь торопиться. Он подождал еще немного, разглядывая солнечные пятна на ступенях. Ожидание растаяло. Ничего этого не будет. Наумов вздохнул и поплелся вниз. 4. Стулья синие, стулья черные. И пара столов. А в углу зачем-то кафедра. На доске видны плохо стертые меловые квадратики и английские слова. У окна сидят человек десять, как видно, старожилы. Они приглушенно переговариваются, смеются. Остальные маялись в разных концах зала. Жалко, если вас не берут в компанию. А вам хочется? В компании веселее. Или нет? Лену сразу же окликнули и какой-то волосатый, в свитере, полез к ней целоваться. Женщина с большой кожаной сумкой оглянулась, высматривая, с кем пришла Лена. Наумов кивнул ей. Люди у окна что-то горячо обсуждали. Чужая компания, ничего не поделаешь. Тут все, как по команде, повернули головы. Вошел низенький мужчина, в странной кофте, вместо пуговиц завязки. Он огляделся, подняв подбородок верх. По тому, как он смотрел, как двигался, как разглядывали его другие, понятно было, это главный. Он заметил Лену, двинулся к ней. Лена что-то торопливо сказала. И улыбнулась. Кофточник обхватил ее за спину, прижал. Лена опустила голову. Та, что с сумкой, смотрела на них с неприязнью. Наумов повернулся и стал рассматривать доску, где расписаны были времена. Простое время и сложное. Настоящее и будущее. Не наше, английское будущее. Глупая, в самом деле, привычка, обниматься. Полчаса они слушали, как кофточник рассказывал про Мериме, а какой-то парень показывал на стене слайды. Потом снова говорили. Лена как будто забыла про Наумова. Кофточник то и дело обращался к ней с вопросами, потом сам же отвечал. А Лена смотрела только на него. Когда вышли, все загалдели, собираясь в какую-то кафешку. Лена стояла задумчивая. Кофточником завладела та женщина, с сумкой. Она ухватила его за рукав и тянула куда-то. Наумов нагнулся к Лене и спросил: - Ты пойдешь? Лена поморщилась, как будто он разогнал какие-то важные ее мысли. Повернулась и выдернула ладонь из его пальцев. - Ну, перестань… Она стеснялась его внимания на публике. И ей что-то надо было от кофточника. Но его уже увела женщина с сумкой. Лена вздохнула и покачала головой. Наумов понял, что на сегодня с него хватит. Лена то звонила ему через день, то пропадала на месяц. Когда они долго не виделись, ему казалось, что он не думает о ней. Но стоило ему встретить какую-нибудь худую рослую девчонку, Наумов понимал, что скучает. И по первому звонку несся на Бакунинскую. В Сокольники, на Маросейку, на Моховую. В городе появились сеть из точек, связок и линий, понятная только им двоим. Как у всякой пары, которая ворует друг друга у кого-то. Когда они долго не виделись, ему казалось, как это просто, взять и отказаться. Не поехать, в этот раз, и в следующий тоже. Но так только казалось. И Таня, конечно, кое-что поняла. Она не забыла, наверное, своих марсианских умений, как Женечка, и видела его насквозь. Только невеселое это занятие, если насквозь. Наумов знал, что Борис крутится где-то рядом с ней. Лена не выносила разговоров на эту тему. Но время от времени она сбрасывала чей-то звонок и Наумов знал, чей. Как-то он услышал обрывок разговора Лены с подружкой. «Вяжется, надоело уже… А что я скажу… Ну, и ладно… Ничего не сделает…» Наумов дождался, пока она бросит сотик на диван и появился в комнате. Появился и сделал вопросительное лицо. Лена нахмурилась и развела руками. И махнула на него ладонью. У марсианок этот жест означает: нечего об этом говорить. Нечего, так нечего. В самом деле, пустяки какие. Но Наумов понимал, что совсем не пустяки. Время от времени ему казалось одно (поговорить с Саней?), а потом совсем другое (поехать к Борису и поговорить). Так это все и тянулось, как тянется у всех и всегда. Телефон звякает и на экране вылезает ее номер. Девятки и нолик. Нолик и девятки. - Ты где? Ну, да, да… На Маяковке подхвати меня… В пять, на уголке… Почти половина. Подержанная «матреха» Наумова мелькнула в туннеле под Таганкой. Без пятнадцати. Во рту появился свинцовый привкус, ломит над бровью. Он помигал фарами. Сжалились и пустили. Езжай, дядя, к ней, быстрее! Четверть шестого. Он успел. Лена плюхнулась на сиденье, выставила худые коленки к самому торпедо (подол пополз к бедрам), закурила (тонкие губы нехотя выпустили дым). - На Смоленку. Потом по набережной, я покажу… Маринка уехала, заскочим, пока свободно… Нет, есть не хочу, потом, потом… Квартира какой-то неведомой Маринки в желтоватом сталинском доме. Напротив банка. Там, где надпись «Берегитесь…» вспыхивает всю ночь. Чье это жилье, кто хозяева, можно было только догадываться. Откуда бы у свистушки этой, у рыжей Маринки… Просто квартира съемная, съемная, не переживай. Заслуженные ковры, вытертые по углам, буфет с пыльными бокалами и высокие пустые шкафы. Еще пух, летающий по комнатам, еще круглый стол с розоватой вазой, где торчат засохшие цветы. Еще томики Фета и Мериме на полке. Еще потертый Наумов в кресле. Еще… - Чаю? - Никакого чаю не будет. - А что будет? Лена улыбнулась. Улыбка у нее вышла кривая. Взгляд проехался слева направо, ткнулся в Наумова, отскочил в сторону. Наумов потянулся обнять ее, но Лена увернулась, подошла к раскрытому окну и взглянула на Наумова так, будто видела его впервые. Потом уперлась ладонями в подоконник и сказала тихонько: - Давай по-быстрому… Наумов смотрел на ее зачесанные назад волосы, на маленькое розовое ухо с вмятинками от серег, на родинку у самой мочки. Потом моргнул и вопросительно поднял брови. Лена фыркнула и качнула бедрами. И выпятила попу. Тут до него дошло. Лена опустила глаза и смутилась. Наумов подумал, что это вот в ней, в Лене, выходило дороже всего. Что стесняется, что глаза именно так, и именно тогда опускает. Что фыркает. Потом в машине Лена была веселая, будто выпила немножко. Когда встали на светофоре у самого Арбата, она посмотрела на него, сморщила нос и сказала: - Чего ты? Наумов пожал плечами. Он раздумывал сейчас о таких вещах, о которых не вспоминал уже лет пять. А то и больше. Как дурак, честное слово. Брюки съехали, рожа красная. Смешно, глупо, противно. Или нет, ничего? Высадил ее на Кропоткинской, проехал дальше, затормозил на повороте. Рядом остановилась тетка в голубом «финьке». Так, какая-то. Стрижка, очки, нос торчит. Наумов взял и улыбнулся ей. Тетка наклонила голову и улыбнулась в ответ. Наумов прижал педаль и тронулся. Ему вдруг захотелось выдраться впереди всех и с ревом выкатить на мост. Он ехал в левом ряду, за битым фургоном и улыбался. Никому. Сам себе. 5. Женечка задумчиво крутила браслет на запястье. Мороженое ее давно расплавилось. - Ты долго будешь валять дурака? Она смотрела на прохожих, на машины, ползущие вниз, к Таганке. Потом поболтала ложечкой. Женечка права, все должно быть на месте. Иначе выйдет путаница. Разве он Циолковский, с марсианками разбираться. - На черта она тебе сдалась? Борис приходит, сидит вяленый. Майка его жалеет. И Саня тоже. Никто прямо не говорит, но жалеют. Понимаешь, иногда человек должен сам… Женечка не договорила, отвернулась. Наумов смотрел на ее затылок, на пальцы, поправляющие рыжеватые пышные волосы. - Я понял, Женечка. Правда, понял. И исправлюсь. Она полезла в сумочку, так и не поворачиваясь к нему. Достала платок, скомкала его. - Дурак ты, Наумов! Покрутил чашку. Кофе давно остыл. На блюдечке появились темные полосы. Наумов задумчиво растер их пальцем. - От меня ты что хочешь? - Ничего… Отвези меня домой. Как был упертый, так и остался. Хотя и постарел. Женечка достала из сумочки косметичку. Глаза у нее были совсем потерянные. Конечно, он виноват. И вряд ли исправится. Нельзя сделать так, чтобы стало, как было. Или можно? Только на Марсе, наверное. - Давай не домой. Давай просто поедем. - Домой, Наумов, домой. Кататься надо было раньше, понял? Рязанка была свободна. И Наумов газанул. Они неслись мимо зеленого здания банка, крытого черепицей. Наумов заметил впереди, на встречке, трейлер. И машинально повел рулем вправо, уходя в свою полосу. Трейлер выплюнул черное облачко и наддал. К Наумову снова вылезло странное ожидание, как на лестнице у Лены. Вот сейчас Женечка замедленно протянет руку и вывернет руль влево. Наумов нажмет на тормоз. Машина дернет носом, ее поведет… Наумов пытался отвернуть, но их несло прямо под бампер трейлера, вымазанный зеленью. Заскрипело и рявкнул сигнал. Загудели где-то впереди и сбоку. Женечка закрыла лицо ладонями, ткнулась головой в торпедо. И закричала. Крик показался ему страшнее удара. Но они давно миновали трейлер. Никто не сигналил. Ожидание проскочило мимо. Просто сегодня жарко. Высадив Женечку у подъезда, Наумов посидел немного в машине. Надо бы на заправку заехать. Надо бы… Нет Женечка никогда бы так не сделала, испугалась. Только однажды она взяла и полоснула ножом по запястью. Сначала сделала, а потом испугалась. В среду у Майки был день рождения. Женечка помогала ей готовить. Майка прибегала вся красная, от плиты, просила подождать. К Наумову она подошла всего разок, но так звонко чмокнула его в ухо и сжала руку, что он понял, простила. А за что, спрашивается? Женечка приехала одна, сидела рядом с Саней, на Наумова не смотрела. Как будто его тут не было. Борис и Лена пришли давно и все стояли на балконе, разговаривали. Наконец, Майка притащила из кухни противень и все стали их звать. Борис открыл дверь, отодвинул занавеску. Лена шагнула в комнату, лицо у нее было хмурое. Она взглянула на Наумова и тут же отвела глаза. Все тянули Майке тарелки и что-то орали. Лена морщилась. Они с Борисом сели у окна. Майка подала им по куску утки и повернулась к Сане. Когда передавали тарелку с хлебом, рука Наумова столкнулась с рукой Лены. Она пристально взглянула на него и закусила губу. Наумову захотелось встать и увести ее отсюда. Майка тянулась к нему через стол. - Первый тост твой, давай, давай! Наумов поднялся, потер лоб. Борис смотрел ему в глаза. Женечка рассеянно двигала вилку по скатерти. Наумов начал что-то про Саню. - И еще он красивый, - заорала Майка. Женечка уставилась в окно. Наумов кое-как закончил и все выпили. Борис сидел серьезный, Женечка смотрела на него так, как будто он собирался выкинуть какую-нибудь скандальную штуку. Но все обошлось. И Женечка успокоилась. Наумов, как видно, был у нее сегодня в штрафниках. Что ему очень нравилось. Он встал, протиснулся следом за Майкой и вышел в прихожую. Лучше было бы ему свалить. Прямо сейчас, взять и свалить. Не дожидаясь… В прихожей стены заливало солнце. Из этого белого беспощадного света подъехало к Наумову ожидание. Сейчас Борис выйдет вслед за ним. Вот сейчас, сейчас… Наумов повернется, и Борис двинется к нему, ухватит за отвороты пиджака. Станет слышно его тяжелое дыхание. Потом Борис скривится и потянет его на себя. Наумов машинально загребет ладонью флаконы с полки. Стеклянная мелочь посыплется на пол. Дверь в комнату распахнется, к ним бросится Саня. Майка завизжит. А дальше… Наумов сжал кисти Бориса и рванул их вниз и влево. Потом чуть подвинулся, подставил ему плечо и потянул на себя. Борис выпустил его пиджак. Наумов нагнулся, с трудом приподнял Бориса и толкнул его в коридор у ванной. Борис тяжело повалился, дверное стекло лопнуло. Саня схватил Наумова за руку, развернул и потащил в комнату. Майка всхлипывала, прижав ладони к груди. Наумов стоял у окна в кухне, рассматривал двор, магазин на углу. Он, кажется, собирался уходить. Да так и замечтался у плиты. На кухне сильно пахло уткой. Во дворе синяя «газель» никак не могла выбраться из узкого проема у трансформаторной будки. Погудев, «газель» начала новый заход. На этот раз у водителя получилось. В прихожей кто-то был. Ну, да, да, понятно. Дядька и марсианка. Тут Борис заговорил громче. Наумов подошел к раковине и пустил воду. - … Поедем, правда. - Никуда я не поеду. Не хочу и все. Мужчина выпрашивал, чего делать не следует. Категорически. А что следует? Следует свалить. Когда Наумов вышел из кухни, Лена стояла в прихожей одна. Стояла и хмурилась. Он кивнул ей и прошел в комнату. - Не умею объясняться, - сказала Лена ему в спину. А кто умеет, скажите, пожалуйста? 6. - Тысяч двадцать, ладно? Лена стояла у скамейки, поставив колено на сиденье и поправляла прическу. Чего там поправлять, у них, у марсианок, волосы сами укладываются. Наумов смотрел на нее снизу вверх. Он выкатил глаза и сделал ей рожу. Потом шлепнул ладонями по сиденью, приглашая Лену сесть. - Куда тебе столько денег? - Девчонки из Строгановки едут в Лазаревское. Зовут с собой. Наумов посмотрел в сторону набережной. Два паренька заворачивали от арки, виляя худыми задами. От пристани доносилась музыка. Наумов кивнул и положил руки Лене на бедра. Она посмотрела на него и усмехнулась. - Маринка приехала. Не обломится уже. - А я так. Я ничего. Наумов вдруг понял, что в самом деле ничего. Вот Лена возьмет сейчас и уедет. Все кончится. Было там что-то у кого-то и кончилось. Пускай Маринка хоть всю жизнь дома сидит. Пускай все марсианки возвращаются восвояси. Спокойней будет. Он поднялся со скамейки, Лена взяла его под руку. - У них там, в Лазаревском, лагерь. Меня обещали устроить. На всем готовом. А билеты надо заранее выкупить, понимаешь? Ну, что же. Раз на всем готовом… Ничего этого не будет. Будет по-другому. Вот сейчас Лена повернется и скажет: - Наумов, я тебя люблю. Ну, правда. Прям разорваться, как. И ну его, в жопу, это Лазаревское. Поедем в Питер, на три дня? Но Лена молчала. Лена разглядывала носки зеленых новеньких туфель. Лена морщила нос. Понятно, она ведь была уже в своем Лазаревском. Когда Наумов садился в машину, солнце било им в спины. Сзади и левее, на самом углу, стоял Борис. Просто стоял и смотрел. Лицо у него было скучное, как будто кто-то велел ему торчать здесь, дожидаясь неизвестно чего. Надо, так надо, мало ли что. Борис дождался, пока машина вылезла в плотный поток, ползущий к Серпуховке. Потом он посмотрел в оранжевый мутный закат над Садовым и достал сотик. И долго стоял, глядя на опоры моста, на облака, на ограду сада. Как будто дожидался еще кого-то. В восемь. Почему чаще всего именно в это время ей хочется его видеть? Соскучился, как мальчишка. Подумал об этом и улыбнулся. И чуть не пропустил поворот на Русаковскую. В этот раз велела сюда, в клуб. Который задуман был в виде шестеренки. Но вышло не очень с этой шестеренкой. Караул просто. Наумов вошел в фойе и огляделся. Коридор, гардероб пустой. В зале было народа негусто. Девочки в кофточках, в джинсах, съехавших c прекрасных костлявых задниц. Наверное, он один в костюме. Как пугало. Лена наряжена была в серебристое платье, с завязками. Всем открывалась ее худая спина, из выреза то и дело выглядывала каемка лифчика. Лена подтягивала платье вверх, но оно все равно съезжало. И была она ужас прям, как довольна. Кофточник, знакомый Наумову с прошлого раза, врубил стоящие по бокам сцены плазмы. По левой показывали негритянку, она побежала на зрителя и застыла. По правой как будто навстречу негритянке несся леопард. Вот он прыгнул. И тоже застыл. Тогда на сцену вышел парень в синей майке и начал: - Когда б теперь не помянули вы доблести мои… И пошел, как заведенный. Нескоро кончит. Наумов заскучал. В конце парень повалился на пол и даже заплакал. Понарошку, конечно. В перерыве Лена спустилась к нему, потянулась, чмокнула в щеку. - Нравится, а? Как, ну, как? - Классно. Особенно леопард. - Ну, не придуряйся, мне важно знать. Наумов хотел сказать, что скучал, что хотел увидеть, что теперь им надо бы, надо бы... Но так ничего и не сказал. Лена повела его в угол, они сели в последнем ряду. Она посмотрела на него, потом отвела взгляд и сказала в спинку кресла: - Давай, у нас с тобой все… Ну, все уже. Кончилось, а? Ладно? Блеклая лампочка в голове у Наумова хлопнула и погасла. Сизый дымок протянулся от нее к потолку. А чего ты хотел-то, чего? Лена смотрела на него, в глазах ее было ожидание неприятностей, губы раскрылись. «Не умею объясняться…» Тебе и не надо уметь. Ты и так слишком много умеешь для марсианки. Всякого. Наумов криво усмехнулся и сказал бодрым голосом: - Все, так все. Да… У нас с тобой все. Правильно? Так? Лена оживилась. Неприятности снова проехали мимо. Она чмокнула Наумова и начала что-то про постановку, про костюмы, про выдумки главного. Наумов слушал ее и смотрел на девушек, которые то и дело мелькали в проходе. У девушек были схожие острые носы и маленькие уши. И худые коленки, и совсем нет грудей. Как будто их подобрали таких специально. С вытянутыми попками типа «0». «У нас с тобой все…» Заиграла тихая музыка, началось второе действие, Лена ушла. Наумов не стал дожидаться, поднялся и вышел. В фойе курила высокая девочка в топике. Чужая безразличная девочка. 7. Год сначала съежился и полинял. Потом ничего, развернулся снова. А в марте задул ветер. Ночами деревья маячили, скрипели ветвями. Снег был уже тяжелый, уходящий. Лучше бы дворники не разгребали его вовсе. Все сидели б тогда по домам. А то вылезешь, у встречных одинаковые хмурые лица. Оглядывают друг друга, как будто искали виноватого. Что надо идти куда-то, болит горло и живешь не с той. И зря развелся. Зря соврал, зря сказал. Вечер был самый обычный. Смутный такой вечерок, бредущий в никуда. Как салатовая проходная электричка. Наумов пялился в телик, Таня в книжку. Картинка называется «перед сном». Из прихожей донеслось: и-и-дац-ламп-дац. Джаз, Наумов недавно поставил. Чтобы сразу услышать. Вот и услышал. Он пошел в коридор, вытащил сотик из куртки. - Ну, ну… Ты соскучи-с-ся… Да? Ах, нет! – орала Лена, как будто стояла рядом. Кроме ее выкриков, он слышал в трубке мерный шум. На улице она, что ли? - … Счас прям… Куда? Не помнишь? Сам же мне с этой дачей башку пробил… Ты даешь… Зачем, зачем? Там посморим… Короче, хо-чу те-бя ви-деть. Ты понял? Сижу в кафешке, на Савеле, где киоски, на углу. Давай быро! Наумов крутил башкой. Он никак не мог сообразить, как вырулить. Куда, в самом деле, на ночь глядя. Выходило, как во сне, когда все равно. Раз уж во сне. Наумов вспомнил, как Лена тогда у окна стояла, как говорила. Она там где-то одна, а уже вечер, поздно. И если он к ней не приедет, тогда… Странная штука, чтобы куда-то приехать, надо кого-то бросить? Нет, не так. Чтобы приехать куда-то, надо знать, от чего ты сможешь отказаться, а от чего нет. Наумов поднял брови. Ему все еще было жарко. Щеки и лоб плавились. Как будто он стоял у печки. Жарко, стыдно, тошно? Наумов вернулся обратно. Начал было про директора, что тому приспичило… эта фигня… с Тверью… Чтоб ехал сейчас, а с утра… Но Таня книжку уже захлопнула и смотрела куда-то мимо Наумова, куда-то в сторону она смотрела. В окно, во двор, где качали черными ветками деревья и слонялся свет от фонарей. И летел снег, такой летел снег… Таня поднялась, прошла в коридор. Заскрипели дверцы шкафа. В комнате Натальи Сергеевны, Таниной мамы, зашуршало. Телевизор заткнулся. В ноги Наумову шлепнулся чемодан. Он упал набок и раскрылся. Следом Таня швырнула пиджак и свитер. - Зачем мне столько, я на три дня… - Сразу все возьми, чтоб десять раз не возвращаться. И знаешь что… Побудь там до лета, - сказала Таня, глядя в сторону. На пороге появилась Наталья Сергеевна. Она уставилась на Таню, потом на Наумова, на чемодан, на вещи. Таня рылась в шкафу. Она вывалила оттуда стопку его рубашек и принялась пихать их в чемодан. - Ну, как же так, Танечка… Что вы опять начинаете, а? Губы Натальи Сергеевны дрожали, она комкала в пальцах отворот малинового халата. Таня молчала, набивая чемодан вещами. Наумов подошел к окну. Ему было жалко Наталью Сергеевну, в ее смешных тапках. - Я ненадолго. - Нет. Уезжаешь, так и вали… Насовсем. Таня пихнула чемодан. Ковер пошел складками. Наумов вспомнил, как в детстве играл в солдатиков в маминой спальне. Он специально сбивал ковер в складки. Как будто это горы. А там, где ковер кончался, блестел паркет. И это было море. Там он расставлял серые пластмассовые эсминцы. Когда Наумов вышел на синеватую вечернюю Дмитровку, было уже совсем поздно. Он разглядывал сквер, лестницы к электричкам и поворот на мост. Мимо проехал троллейбус, звякая тросами. Окна у него были запотевшие, в салоне смутно виднелись чьи-то тени. Наумов запахнул куртку и пошел к машине. Надо ехать за ключами от чужой дачи, куда ты собираешься с чужой марсианкой. Но разве бывают свои марсианки? Ладно, а Борису что делать? Развестись с женой, бросить сына и пуделиху? А ему, Наумову, что делать? Как много у тебя вопросов. Вот Лена ни о чем не спрашивает. Ей все ясно. Как иногда хочется, чтобы кто-нибудь стер пару часов из твоей жизни. Тогда можно будет прожить их заново. Ну, и что бы ты поменял? Саня вышел к нему встрепанный, Саня ежился и зевал. - Чего, старик, припёрло? Спросил и усмехнулся одной стороной лица. Как будто это не лицо, а маска. Наумов пожал плечами. В коридоре свет был тусклый, зимний такой свет. На стене висел календарь с зайцами. Зачем он спросил? Зачем я пожал плечами? Приперло? Да, Саня, мне вот так приперло! Ты понимаешь, я хотел бы (сейчас, сию минуту, вот из этого коридора с тусклым светом!) вернуться в Тимирязевский парк, в липовую аллею, к Женечке. Я хотел бы попасть к Тане, в ее синее завтрашнее утро, туда, где я никуда не уезжаю. Хотел бы никогда не бывать в квартирах на Смоленке, на Самотеке и на Лермонтовской. Хотел бы… Скажи он так, вот бы Саня на него вылупился. Или нет? - Майка болеет, температура. Только задремала… Ты смотри, ворота не долби, там петли слабые. Закатишь во двор, не забудь запереть, время-то глухое. Топи осторожно, полную не наваливай, еще угорите. Щиток на кухне, слева от двери, у буфета. Если что, звони. Угорите. А что, это идея. Ш-шшш, поплывет угар, и никаких хлопот. Как-то угорели дурак и марсианка… Он увидел Лену издали. Она выглядывала из подъезда кафе. На ней был свитер, пуховая куртка и толстые полосатые брюки. Сейчас она была непохожа на марсианку. Штаны были совершенно земные. - Я тут сижу битый час. Чего ты так долго? Лена поежилась и пошла к машине. Наумов поддернул куртку. Щелкнула дверца. Машина мотнулась по наледи и они выехали на эстакаду. Наумов взглянул на Лену. Она ткнулась носом ему в плечо. - Никого нет, мертвый сезон, за городом еще никого нет. Будем там, как на острове. Давай купим в супере креветок и вина? Я в Крыму пробовала розовое такое, термак, что ли. До среды обратно ни за что, ладно? У Наумова ныла спина, он раздумывал, где бы по дороге купить санортен. Шоссе было все в рыжих разводах застывшего песка. Шоссе, наверное, приболело, грипп, как у Милки. Редко попадался кто-нибудь навстречу. Фонари светили вполнакала, нехотя. На обочинах деревья слились в сплошную темную массу. В придорожных домишках нигде ни огонечка. Мерзлота. Весна еще только кажется. В павильоне на заправке Лена остановилась у зеркала, поправила волосы, взглянула на Наумова, пихнула его локтем. - Смотри, классно как. У них выпечка есть. Я люблю лепешки. Вот эти, с сыром. Продавец посмотрел на Лену. В его взгляде не было ничего противного. Того, что выскакивает обычно в мужских взглядах. Красивая, мол, марсианка, веселая. Мимо едет себе. С каким-то дядькой. Как видно, не нашла еще себе путного марсианина. Наумов оглядел себя в зеркале. В самом деле, рожа у него хмурая, волосы торчат. Он пригладил их рукой. И смотрел на все теперь как будто со стороны. На Лену у стойки с пирожными, на себя у кассы с бумажником, на продавца. Пусть бы они ехали в большой компании, где вот такие рослые приветливые парни и красивые девчонки, как Лена. Все, как один, марсиане. И Наумов с ними. Он бы тоже попросился в марсиане. А что, нельзя? И все бы в этой компании относились к Наумову, как к своему человеку, нужному и привычному. Как свои к своему. Не богатые, не бедные. Свои. Никто не бросал под ноги рубашек. Никто не выпрашивал ключи от дачи. Не заглядывал в лицо с сочувствием. Все просто и понятно. Они едут и это здорово. В марте, и пускай. Едут до среды, как до лета. - Вино нашла, какое хотела? Лена перехватила взгляд продавца, подняла брови и нахмурилась. Наумов отвернулся к стойке. Нагнулся к журналам. Лена парню этому понравилась. В машине они долго не могли тронуться, целовались. Наконец Лена толкнула его, хватит, мол, поехали. - Парень этот так на тебя смотрел, - сказал Наумов, выворачивая руль в сторону шоссе. - Конечно, смотрел. Я красивая, - откликнулась Лена и полезла за сигаретами. - Нет, я не о том… Он смотрел… Ну, без всякого там… Хорошо так смотрел. - Откуда ты знаешь, о чем он думал-то? Что-то Наумов сказал, как видно, не то. До самого супера ехали они молча. Потом шлялись по залу и выбирали. Непонятно было, зачем им столько на три дня. Если б компания, а так… Санортен Наумов купил в аптеке на повороте. Кассирша куталась в кофту, смотрела на часы. Она собиралась уже закрывать. Петли поддались с трудом. Наумов чуть не ободрал борта, пока протискивался в ворота. Потом кое-как закрыл створки и снова подумал про свою спину. Лена задрала голову и смотрела на сосны. Ветки покачивались, шуршали хвоей. Между черными стволами мигали звезды. Над дачей висела желтая киношная луна. - Утром прикольно будет. Как в Швейцарии. Давай встанем рано-рано и пойдем к реке, туда, где заворачивали, где мост над железной дорогой. Ты был в Швейцарии? И я нет. А так хочется Альпы увидеть. В Крыму какие горы… Пока еще включили свет, растопили печку. Потом плита грелась. Какие там креветки. Чай из чужих синих чашек и колбаса крупными кусками. Вода отдавала ржавчиной. Лена уплетала за обе щеки. Только чай допила, нацепила куртку и они пошли на крыльцо. Во дворе было тихо. Они задрали головы. Звезды вылезали между разлапистых сосновых веток. Белые, далекие, чужие. Звезды мигали. К оттепели, наверное. Наумов поежился. Лена откинулась назад, Наумов обнял ее за плечи. - Смотри, какие у фонарей круги. «Красиво, конечно, - подумал Наумов, - Только как же я, сука, обратно к Тане поползу?» Спина у него поныла и успокоилась. Они прошлись к воротам, там Лена прижалась к нему, они стали целоваться. Наумов елозил губами машинально, соображая про свое. На дачу, в марте. Мог бы отвертеться, придумать что-нибудь. Или не мог? Когда вернулись в дом, Лена быстро устроилась на диване («Устала, с ног валюсь!») и заснула. А Наумов долго еще ходил по дому. Сад сонно смотрел на него сквозь темные окна. Наконец Наумов улегся, но долго еще вздыхал, ворочался. Утром в саду висел туман, да какой, забора не видно. Наумов поднялся, поставил чайник. Лена позвала его с дивана. Когда он подошел и присел, она забралась к нему, уткнулась головой в плечо. Наумов обнял ее. Лена приподнялась, опрокинула его навзничь. - Крепче держи меня, крепче, - приговаривала она, закрыв глаза. Наумов запустил ладони ей под футболку, Лена быстро целовала его. В висок, в брови, в подбородок, в шею, куда попадет. Наумов никак не мог расстегнуть брюки, Лена навалилась сверху. Поворачиваться он не хотел, боялся за спину. Про ночные свои страхи, про то, как будет возвращаться, Наумов уже не вспоминал. Сотик Лена отыскала только к вечеру. Борис звонил ей четыре раза. Лена вышла на крыльцо, закурила, и быстро стерла его звонки, сообщения и прочую дурь. Сотик звякнул было снова, Лена всмотрелась в номер, нажала отмену и выключила его совсем. К ней выглянул Наумов. - Креветки будем варить? Бросай тогда курить, надо еще кастрюлю найти. Лена прижалась к нему. Ей совсем расхотелось ехать обратно. В самом деле, жить бы тут до лета. Куда спешить-то. Да, вот так вставочка… С Бориса ведь станется, припрется домой, мама офигеет. 8. На Смоленке стояла жара. Неожиданная такая вышла жара в конце апреля. Они проболтались в квартире у Маринки до вечера. Потом Лена спохватилась, понеслась в ванную. Оказалось, ей еще куда-то надо. Наумов уселся на кровати, потер лицо рукой. В башке ничего путного не осталось после такой горячки. Так, одни стружки. Ленка сейчас повернулась, мелькнула голой спиной. Худой спиной, с нежными лопатками. Он подумал, что намертво связан с этой нежной женской кожей, с маленькими босыми ступнями. Вряд ли его теперь бросят. Он ведь ко всему привык. Стал почти свой… И ты дурак, и она дура. Нет, она с Марса. А ты нет. - Что расселся, мне еще на Садовую ехать. Давай, давай! Наумов потянулся за брюками. Тут от горячего подоконника, от выцветших штор вылезла к нему смутная угроза. Он сунул одну ногу в брючину и посмотрел в окно. Живут же люди, шастают по магазинам, тянутся по пробкам на дачу и ничего. Чего ты боишься? Я боюсь угадать. Солнце склонялось за дома на той стороне реки, черные тени покрывали крыши. Они спускались по лестнице, лифт кто-то вызвали снизу. - Давай не поедем. Совсем никуда. Останемся, а? – сказал вдруг Наумов. Лена обернулась, покрутила пальцем у виска. И махнула рукой. Ей уже не было до него никакого дела. Наумов подумал, а смог бы он взять и толкнуть Лену с этой бесконечной лестницы. Толкнуть изо всех сил, чтобы… В раме подъезда отпечатался двор. Асфальт покрывала тонкого помола пыль. Им никто не встретился, пока шли до угла. Наумов всегда оставлял машину за углом, у ворот. Прутья решетчатых ворот складывались в звезды. И снизу звезды поела ржавчина. Лена шла чуть правее Наумова, он смотрел искоса, смотрел, как колышется ее подол, как быстро мелькают носки туфель. Лена внезапно остановилась, будто наткнулась на что-то. Замерла и коснулась его руки. Наумов поднял голову. Впереди, у машины, стоял Борис. Стоял и смотрел на них с Леной безразлично, как будто не узнавал. Мысли Наумова выдуло из головы, осталась лишь одна: никто никуда не успеет. Обе руки Бориса были опущены вниз и в правой он держал черный пистолет. Времени у Наумова оставалось лишь на то, чтобы шагнуть вперед и вправо, заслоняя Лену. Она все стояла и, не отрываясь, смотрела на Бориса. Ей хотелось броситься назад. Хотелось закричать. Но у нее ничего не получалось. Время зависло. Цифры на часиках мигнули и погасли. А Наумов никак не мог выдохнуть и позвать Бориса по имени. Сказать ему, что-то обычное, простое, чтобы выкроить эти десять секунд (Ленка успеет за угол). Еще он подумал, как это будет страшно, когда Борис поднимет пистолет и выстрелит ему в грудь, и его сшибет, наверное, на землю. И ничего на свете для него, Наумова, больше уже не будет. Потом в голове полетели совершенно пустяковые цветные обрывки: Таня в дверях маминой комнаты, Женечка поправляет браслет, закрывая шрам, Лена смотрит, задрав голову, на сосны. Потом (почему-то?) старая школа на Садовом и худая женщина в длинном платье, медленно бредущая по набережной. Лицо Бориса сморщилось, брови запрыгали, как будто он собирался заплакать. Он кашлянул и поднял пистолет. В голове Наумова заорала целая улица. В затылке пел кто-то дискантом и клацали троллейбусные двери. Борис прижал пистолет к груди и замычал. Выстрел хлестанул по двору, но звук этот оказался гораздо тише, чем думал Наумов. Плечо Бориса вывернуло назад, он упал на бок. И тут закричала Лена. Они бросились вперед, Наумов приподнял Бориса за плечи, Лена что-то быстро говорила ему, упав на колени рядом. Она вывернула сумку, оттуда посыпалась какая-то мелочь. Заколка и ключи. Косметичка, и маленький белый флакон. Он медленно вывалился на асфальт и раскололся. Борис хрипел, на рубашке расплывалось темное пятно. Потом он завел глаза вверх, ноги его подогнулись и заскребли по асфальту. Он кашлянул кровью Лене на подол, сглотнул и свесил голову набок. Они осторожно опустили его голову на сумочку. Кто-то подошел и спросил про пистолет. Наумов обернулся, рядом стоял бледный рыжий парень в майке с надписью «Динамо». Он указывал на «макаров» Бориса. Наумов протянул было руку и тут только понял, что парень просит не трогать пистолет. Почему? - Вызови скорую! - Он сам в себя, да? - Как теперь набирать? Сто двенадцать? Из-за угла вышли две женщины и девчонка. Женщина вскрикнула и закрыла девочке лицо ладонью. И повела ее назад, за угол. В доме напротив открыли окно, просигналила машина. Сзади спрашивали хриплым голосом: - Чё там, убили? Кого, а, кого?

Категория: «Когда любовь растопит шар земной?..» | Автор: Алексей Самойлов

Просмотров: 206 | Рейтинг: 0.0/0

Всего комментариев: 0