Произведения участников Волошинского конкурса

» Волошинский конкурс 2013 номинация: «Когда любовь растопит шар земной?..»

Уважаемые гости нашего сайта! Мы приветствуем Вас и желаем… (чтобы такого пожелать, кроме приятного чтения?)… не впадать в крайности от современного искусства, верить, что у искусства есть благородная и не всегда нам доступная в понимании цель.

Или вы захотите, может быть, зарегистрироваться? Для чего?... Ну, чтобы не только получать удовольствие от чтения, но и выражать свои эмоции по поводу прочитанного. То есть, оставлять комментарии. Также Вы сможете подписаться на сообщения от администратора и получать информацию обо всех новостях и изменениях сайта «Волошинский сентябрь».

---

Сердце летчика не бьется Я вышел из брифинг-офиса и зашагал вдоль стеклянных окон. На поле садились и взлетали, словно стрекозы, игрушечные самолетики. Густой, насыщенный звук большого аэропорта раскачивал воздух. Ребята болтали с бортпроводницами и смеялись, настроение у всех было предпраздничным. Я подошел к экипажу, и ко мне тут же устремились нетерпеливые взгляды. Не смотрела только Надя. Отвернулась в сторону подчеркнуто равнодушно, будто что-то рассматривала на пустой стене. Но я знал – маленькое ухо, за которое она быстрым движением заправила кудрявую антенку, принимает малейшие радиосигналы. - Ну как, Андрей Сергеевич? – не выдержал паузы штурман. – Как погода-то? Штурмана в Москве ждала молодая жена, шампанское, оливье и теща – именно в этой последовательности от приятного к неизбежному. Но все же лучше теща, чем холодный гостиничный номер в новогоднюю ночь. - Нелетная. Метель, - сказал я спокойно. - Москва не принимает. - А запасной аэродром?! – не унимался штурман. - Тоже закрыт. - Неужели не успеем?! – заволновалась стайка бортпроводниц. – Тут придется встречать?! - Еще восемь часов впереди, - успокоил их Миша, второй пилот, и посмотрел на Надю – ему было все равно где, лишь бы к ней поближе. Надя же сияла глазами в мою сторону. Вырвавшиеся на свободу пружинки торжествующе стояли дыбом. Она любит, когда все случается, как она задумала. Утром, наверное, орудовала иголкой, чертовка. - Все, ребята, - скомандовал я. - Едем в гостиницу отдыхать. Я вышел первый. Расстроенный экипаж и бортпроводницы, подхватив сумки, потянулись следом. Все, кроме Нади, надеялись на скорое возвращение. В автобусе она уселась ко мне на последний ряд. - Признавайся, - усмехнулся я, - штопала носки с утра? - Вот уж не думала, что командир корабля верит в дурацкие приметы, - засмеялась Надя, и я окончательно убедился в своей догадке. - И пассажиров не пожалела. Оставила всех без праздника. - А что мне их жалеть? Если даже ты, самый близкий человек, меня не жалеешь, - ее голос из веселого мгновенно сделался обиженным. – Тебе наплевать, что я все праздники одна… - она уверенно встала на накатанную лыжню, чтобы оттолкнуться и поехать по привычному маршруту обвинений. – А я так больше не могу! Я скосил глаза к окну. Унылые, типовые постройки окраин Рима тянулись вдоль дороги. Последнее время звук Надиного голоса милостиво приглушали, будто кто-то закрывал мне уши руками. Первый раз я даже растерялся: ее губы шевелились в излюбленном монологе, но я едва разбирал слова. Потом со страхом ждал звуковых перебоев за штурвалом, но, к счастью, ничего подобного. Сердце, правда, пару раз прихватывало. Да и на квартальной комиссии отоларинголог Нина Аркадьевна долго качала головой, изучая показатели барокамеры. Я стоял со снятыми наушниками в руках, ожидая диагноза. Но диагноза она мне не поставила. Проштамповала «здоров» и строго сказала: - Полетайте пока, Андрей Сергеевич. В автобусе ребята развеселились. Кто-то достал бутылку шампанского, прихваченного в дьюти-фри. Бортпроводницы хохотали. Штурман громко, с нотками отчаяния в голосе, говорил по телефону. Миша изредка поглядывал через весь автобус на Надю. Все знали, что у меня с ней роман, но это не мешало второму пилоту ее тихо обожать. - …Ненавижу Новый Год. Из-за тебя ненавижу, – вдруг возник Надин голос. – Либо сделай, наконец, выбор, либо я… И снова кто-то милосердный прикрутил громкость, оставив меня наедине с мыслями. Надю мне вручили на сорок седьмом году жизни словно подарок. Два года мы были неприлично счастливы. Первый долгий рейс в Чили: по неделе в Дубаи, Майями и самом Чили – останется в моей памяти навсегда также, как и первый, самостоятельный полет в летном училище. В постели Надя показывала высочайший «пилотаж». Жена Маруся за долгие двадцать пять лет супружеской жизни такого не «налетала». Да и, честно говоря, последние несколько лет после рождения Олечки мы спали с Марусей на разных кроватях. Началось все с беременности, которую жена переносила очень тяжело. Ни есть, ни пить не могла - тошнило беспрерывно. С первенцем, Сашкой, все было по-другому – до девятого месяца и плясали, и целовались до одури, пока бабка-соседка не начинала стучать в тонкую перегородку. Но дочка – новая, еще не родившаяся женщина будто бы вытесняла из мира женщин ту, которая ее вынашивала. Маруся подурнела, расплылась. После родов началась мука с кормлением. Я клал руки на бедра жены и притягивал к себе, но она отстранялась. - Андрюш, мне еще сцедиться надо, - устало говорила одно и то же. И, правда, мучилась она ужасно – молока было много. Хилая, капризная Олечка не желала облегчить Марусины «коровьи страдания», сосала плохо. И это странное, животное слово «сцедиться» навсегда сочленилось в моей голове с Марусиной большой, красивой грудью. Дочь просыпалась за ночь раз по пять, плакала, и я, работавший тогда на износ, вынужден был перебраться в другую комнату. Постельная наша жизнь совершенно разладилась. Но Марусю это как будто не трогало - она была занята хозяйством и двумя детьми. Однажды, уложив Сашку и Олечку, она пришла ко мне в комнату. С победным видом скинула халат и осталась в нелепом красном белье с черными рюшами. Я даже сморгнул от ужаса. Честно старался сделать хоть что-нибудь, зажмуривал глаза, представляя всякие картинки, вспоминал стучавшую в стену бабку-соседку, которая всегда меня лишь раззадоривала, но ничего не получалось. Тогда Маруся села на краешек кровати и расплакалась. Я гладил ее по плечу и испытывал неизъяснимую нежность к ее спутанным волосам, веснушкам на плече и тонкому домашнему запаху, от нее исходящему. - Три тыщи, - горько сказала Маруся, всхлипнула напоследок и побежала кормить проснувшуюся Олечку. Наде же никакое белье не требовалось. Она даже зевала так, что мужчины в смущении отводили глаза. Когда я просто слышал ее вкрадчивое «ало» в телефонной трубке, в голове становилось жарко и пьяно, будто я хлопнул рюмку водки. Однако последнее время я все чаще чувствовал неподъемную тяжесть ноши. Но разве подарки назад возвращают? - Андрей, ты меня слышишь?! Я очнулся. - Я говорю - идем гулять! – Надя сунула руку в карман моих брюк, погладила жадными пальцами сквозь трусы. Горячая волна опрокинулась за шиворот, затопила меня всего. Шепнула на ухо: - Новый Год в Риме - это так романтично. Только ты и я… Уже привыкший к перепадам ее настроения, я усмехнулся. Мы неторопливо брели к площади «Испания». Неожиданно пошел редкий, мелкий снег, словно укутанная метелью Москва передавала нам привет. Обогнув фонтан, остановились у подножья лестницы. Несколько туристов фотографировались неподалеку. Надя расстегнула мою куртку и спряталась в ней, как в палатке. Обвила меня руками, уткнулась лбом в грудь. - Замерзла? - Почему у тебя сердце не бьется? Может, ты умер? - Сердце летчика не бьется, оно ровно гудит, как исправный мотор, - пробормотал я Марусину любимую присказку. Надя прижалась теснее. Ее волосы щекотали мне лицо. Я зарылся в них, принюхался. Рыжие, непокорные они пахли молодым, норовистым животным. Кобылка. Самая настоящая. Крепкая, ладная. И все у нее прикручено, приверчено правильно. Будто придумана Всевышним, или скорее Лукавым, исключительно для моего наслаждения. Я жарко поцеловал ее в висок. Надя подняла голову, взглянула хитро - знает, что своей близостью неизменно меня волнует. И вдруг ловкими пальцами расстегнула мне китель, рубашку и, быстро распахнув свою дубленку и блузку, прижалась голой грудью к моему животу. Обожгло, как огнем. Я вздрогнул, посмотрел по сторонам. Но никому до нас не было дела. «И даже белье успела скинуть в отеле. Вот оторва, - поразился я. - Марусе бы никогда не пришло такое в голову». - А теперь неровно, - засмеялась Надя. – Мотор неисправен. Мы стояли, обнявшись. Снег холодил мое запрокинутое лицо, а кожу пекло от прикосновения ее тела. Покореженный мотор стучал в груди, захлебываясь в перебоях. - Пойдем? – Надя кивнула в сторону отеля. Губы у нее увлажнились, будто смазанные. Глаза мягко сияли. Вся, как леденец, облитая блеском желания, она выглядела невероятно соблазнительно. Я никогда не мог устоять, но сейчас вдруг мотнул головой. Идти никуда не хотелось. Стоять бы так вечно, недвижимо, ни о чем не думая. «Пора тебя, ветеран, списывать на дачу, морковку сажать», - снова подумал я Марусиными словами и усмехнулся. Последнее время между мной и женой побежала трещина. Она и раньше была - тонкая, паучья, едва заметная, - но вот уже год, как трещина начала шириться. Маруся будто чувствовала, что телом я принадлежу другой женщине, и весь наш дом, уклад, дети, дача, на которой мечтал поселиться на пенсии, чтобы выращивать эту самую морковку – все грозило сорваться в темноту. Да и сам я, разделенный на дух и материю, между небом и землей, между изматывающим телесным желанием к Наде и безмятежной любовью к Марусе, маялся неприкаянный. - Мне надо поспать, - сказал я. Надя сердито отстранилась, застегивая пуговицы: - К черту! Все к черту! В семь утра, наконец, дали разрешение на вылет. Измученные, сонные пассажиры, успевшие и напиться, и протрезветь, загружались в самолет. - Прошу разрешение на запуск двигателя… - выспавшийся, бодрый, я был сосредоточен. - Прошу разрешения на руление… «Прощай, Фьюмичино!» - я вывел самолет на рулежную дорожку. Заняли заданную высоту, включили автопилот. Самолет парил между перистыми облаками. Длинные, тонкие ряды сходились за горизонтом, будто целая эскадрилья пронеслась, оставив за собой инверсионные следы. Сломанный мотор в груди вдруг прокрутился и уколол чем-то острым: а ведь это мои самолеты пролетели! Самолеты, которые я любил, и которые мне уже никогда не водить по небесным дорогам. ЯК-40, Ан-24, Ил-18, Ил-62. И самый первый, учебный, Л-29, ласково называемый курсантами «Элочка». Я закрыл глаза и увидел «живую» Элочку. Она была именно живой, а не выцветшим воспоминанием. Запустила двигатель, немного погазовала на стоянке и резво порулила к взлетной полосе. С повлажневшими глазами я смотрел, как маленький самолет взлетает, набирает высоту, затем раз за разом проходит над полосой и, наконец, мягко раскрутив колеса, а не по-курсантски с «плюхом», приземляется на бетон. Я подошел и погладил теплую после полета обшивку, посидел в маленькой уютной кабине. И хотя не летал на Элочке уже тридцать лет, руки привычно легли на рычаги управления, глаза быстро отыскали нужные приборы и тумблеры… - Хотите чаю, мальчики? Миша обернулся, пожирая Надю глазами: - С удовольствием! И так же, как живую Элочку, я вдруг увидел, не поворачиваясь, как Надя закусила нижнюю губу, мазнула Мишу взглядом и чуть дольше, чем надо, задержала на его плече пальчики. Я слишком хорошо знал ее позывные. Эта женщина дышала не воздухом, а мужским вожделением. «Подарки не возвращают, - подумал вдруг я, - но зато уступают тем, кому они нужнее». - Товарищ капитан! - Да? - С вами все нормально? – Миша выглядел встревоженным. – Зову вас, а вы не слышите. - Я слышу, - сказал я. – И со мной все нормально. Я встал, тряхнул головой и вышел в туалет ополоснуть лицо. Начиналась «собачья вахта» - самое сложное время в полете, когда глаза слипаются, хоть спички вставляй. «Годовую комиссию не пройти», - подумал я и вытер лицо бумажным полотенцем. На пороге возникла Надя. Играя лукавыми глазами, она чуть наклонилась вперед, так чтобы в вырезе блузки была видна грудь, и уперлась рукой в округлое бедро. - И когда у нас следующий вояж? – спросила мягко, растягивая гласные, тем самым вкрадчивым голосом, который неизменно меня волновал. Я скомкал полотенце и бросил в урну. - Вылетался я, Надюша… - погладил ее по волосам, щеке, чуть задержался на губах. - Прости… - и пошел в пилотскую, не оборачиваясь. - «Мне пятьдесят. И восемнадцать тысяч часов налета за спиной. Пора глушить мотор». Солнце не вставало, оно выкатывалось. Вот забрезжил серостью горизонт. Превратился в полоску от края до края. На стыке далекого неба и бескрайнего моря начался перелив всех цветов радуги: темно-синий, лазоревый и до ярко-красного, переходящего в оранжевый. В последний миг, перед тем как появился ослепительный краешек, выстрелил сочный зеленый луч. Я ждал этого мгновения. Мгновения, свидетелями которому бывают только летчики и моряки. Неужели я его больше никогда не увижу?.. Поправив на плече сумку, я потянул на себя подъездную дверь, поднялся по ступеням на второй этаж и достал ключи. Последние пару лет я не будил Марусю - она мучилась бессонницей, пила на ночь снотворное, да и, честно говоря, мне не хотелось ловить ее вечно печальный, будто убегающий в сторону взгляд. Я подержал ключи на ладони и вдруг сунул их в карман. Подняв руку, решительно нажал на кнопку звонка, выдав три фирменных коротких позывных. Дверь мгновенно распахнулась. На пороге стояла Маруся. В ночнушке, босиком, опустив вдоль тела худые, узловатые руки, она испытующе глядела на меня. Я снял фуражку и молча смотрел в ответ. И ее лицо вдруг осветилось улыбкой – медленно, начиная с радужки, захватывая голубоватые белки глаз, подсвечивая щеки, губы, растягивающиеся в нежной улыбке. Глядя на нее, я вдруг понял, на что похож тысячу раз виденный мною рассвет. Мне стало очень спокойно, очень легко - я, наконец, вернулся домой… - Чистый белок, - Надя ловко поставила перед Мишей поднос с едой, задев его плечо грудью. – Очень полезно для потенции. Миша засмеялся и с опаской покосился на капитана. Но он сидел неподвижно, в странном оцепенении, уставившись вперед. - Андрей Сергеевич! Медленно, словно в кино, тот вдруг повалился вперед. - Товарищ капитан! С усилием оторвав вцепившиеся в штурвал руки, Миша подхватил его подмышки и стащил на пол. Фуражка слетела с запрокинутой головы и откатилась в сторону. Он аккуратно уложил его на пол в тесной кабине. Надя что-то кричала, мешала, и Миша грубо отпихнул ее локтем. - Какой ближайший аэропорт? - он повернулся к штурману, - Срочно запрашивай экстренную посадку! - Дышит? Миша ничего не ответил и попытался расстегнуть китель негнущимися пальцами. Но ничего не получалось. Тогда он с силой рванул за ворот, и пуговицы с треском посыпались на пол. Маруся стояла у окна в темной кухне, зябко поеживалась в тонкой ночнушке и, не отрываясь, смотрела на ведущую к подъезду дорожку. Она ждала.

Категория: «Когда любовь растопит шар земной?..»

Просмотров: 96 | Комментарии: 1 | Рейтинг: 0.0/0

Всего комментариев: 1
1   (28.07.2013 14:35) До слёз... Спасибо, на одном дыхании читается, всё жизненно и просто