Произведения участников Волошинского конкурса

» Волошинский конкурс 2013 номинация: «Пьеса на свободную тему»

Уважаемые гости нашего сайта! Мы приветствуем Вас и желаем… (чтобы такого пожелать, кроме приятного чтения?)… не впадать в крайности от современного искусства, верить, что у искусства есть благородная и не всегда нам доступная в понимании цель.

Или вы захотите, может быть, зарегистрироваться? Для чего?... Ну, чтобы не только получать удовольствие от чтения, но и выражать свои эмоции по поводу прочитанного. То есть, оставлять комментарии. Также Вы сможете подписаться на сообщения от администратора и получать информацию обо всех новостях и изменениях сайта «Волошинский сентябрь».

---

ЗЫБКОЕ СЧАСТЬЕ МОЕ сказка о любви и о войне ВДОХ Январь 2011. Зал международных перелетов аэропорта Домодедово. — ...а еще она мне рассказывала как им помойку устраивали. Это они так душ называли. Представь, зима, снег, в лес отвели, палатки такие длинные натянули. Потолка нет, на снегу доски кинули... — мы когда собаку прошлый раз забирали, она испугалась, видно, и ковер нам обгадила... — там такие пробки... снег этот... муж по любому не успеет... давай такси на двоих возьмем? — ...по 50 солдат туда запускают. С машины им там минут на 20 душ включат. А мать медик и коллега ее за вшивость отвечали, боялись, чтобы тифа не было... Солдат какой-то мазюкой мазали. Скидают белье, подмышки, волосистые части хоп-хоп помазал и идут... — ну что ж за сука такая! Возьми ты трубку... — никогда столько снега не видел... как они летать в такую погоду не боятся... — ...дают кусочек мыла хозяйственного, полотенце воттакусенькое, белье в кучу, какие-то сушилки там были. Белье выносят оттуда, оно как жженое, чтобы вшей всех убить. И опять это же одевают. Вот так вот мылись... — наконец-то все закончилось... я на земле... и все-таки я покрашусь. Белый мне идет гораздо больше... — хочу писать... очень хочу писать... — ...на улице голову моют, а мороз, волосы в сосульки, небо ж даже зимой открытое, и ничего, даже болячек не было... — ну, ладно, все, давай, беги! — может, еще встретимся... — понедельник — день тяжелый... Здравствуй, мама! — я пирог из духовки не вынула... к тебе без пирога приехала... — я вас всех убью! ТРИ Пожилая женщина в толпе встречающих. 1. Страшно, страшно было... Я всю войну прошла. Много случаев было, когда должна погибнуть, а я какая-то заклятая. С войной молодость ушла, вся молодость: 18, 19, 21. Вместо того чтобы техникум закончить и быть человеком, я ж в институт мечтала, попала в шинель и сапоги эти... Вот мы Минск освободили, подошли к Польше, и думаем, пойдем дальше или нет, или только Союз освободим... Я в 17 с половиной техникум закончила. На войну только с 18 можно было, а кто ж знал, сколько кому. Выпуск и всё — мобилизовали. Мы ж на западном были, под Москвой, Ельницк, Смоленск, а потом уже Могилев, Полоцк, болото Пинское. Я в пехоту попала. На поле боя пехота в атаку, а потом уже мы — медсанбат... Тут мы долго стояли, наверное, месяц. Пополнение к нам только поступило. Вдоль лощины выстроили. А они молодые все, даже моложе наших. А я стою, вижу, самолеты летят... ...Фокер-вульфы, а мы уже знали, когда Мессер летит, а когда тяжелые. И если бомбы, то у-у-у, звук такой. Он подлетает, а лощина длинная такая. И все побежали по землянкам, а я стою, не знаю почему... Я ничего не боялась... Гляжу на эти самолеты, один в пике идет, наклоняется, и бомба по ходу как он летел. Это в войну все изучено было. От него убегать нельзя, если он перед тобой, только вперед. А я стою, вижу бомба туда — бах! Еще самолет ближе ко мне, и вот надо мной уже. И как-то легко мне стало. Ну, вот и конец мой, а в голове, как кинопленка, вся жизнь... Я с шести лет без мамы. Мы под Москвой жили. Тогда это дома-спальни называли. Вот завод и дома заводские. Они типа общежития. Вход общий. Одна кухня на все этажи. И пять человек. Мальчики и я пятая. Отец уходит на завод: Зойку глядите... Тут моментально такое облегчение. А немец наклоняется, я вижу бомба: такая маленькая-маленькая, потом больше, больше. Точно вот на меня... Там и мальчишки, и девчонки вместе все были. Они на футбол — я на футбол, они в воду — я в воду, они на лыжах — я за ними. Ни огня, ни дыма не боялась. Я на улице выросла... Тут лейтенант этот молодой так сильно толкнул. Я побежала в землянку. Вбегаю. Падаю. И он на меня. И в этот момент земля падает... Пауза. Сколько живу, он всё в глазах у меня. Лежит молодой, а я уже битая, я в боях была. А он только с пополнения. Умоляет меня: убей, добей. Мне жить не дано. Не хочу жить. Ну, убей себя сам... Он мне и пистолет сунул. Как я тебя добью? Я не для того, чтоб добивать. Я тебе помощь окажу... Я ж еще не видела, а как поглядела... Боже мой... Всё мужское снято, вот так попало ему бедному. Я начала убеждать его, что на гражданке женщин полно. Лейтенант молодой-молодой, ему только в кино сниматься... Меня ужас охватил. Я сама молодая, но я же медик. Понимаю, что к чему... Зачем я буду жить? Лучше б у меня ноги не было. Я еще девочек не видел, и не увижу никогда... Кому я нужен? Кто я? А так подумать, и правда, кто? Пауза. Я свое дело сделала. Его увезли. Евнух не евнух, а жить будет. И ведь после войны, бедный, где-то же ходит. Прямо залюбуешься, высокий такой, а на что же он... Только потом узнала, что его Мишей звали... 2. Остановились, наконец. Залегли вот так цепью. Я с боку отключилась. Сколько спала, не знаю, как убитая. Когда слышу — топот, автоматы бьют. Я схватилась, немцы пошли на нас, потому что увидели, что люди лежат... И еще один у меня был, минометом 120-ти миллиметровым командовал. Это пушки такие маленькие, туда снаряды кидают, они с пехотой идут. А он в меня влюбился, молодые же... Я схватилась, а мне кто-то: там лейтенант твой. У него голова забинтована. Куда тебе попало? Глаза заплыты, никак не забинтуешь, он просто не видел отступить. Я его в лес отвела. Подожди, там наши лежат... У него в Одессе девушка была. Он жениться на ней хотел — война помешала. Мать, отец в эвакуацию уехали, девочку с собою взяли. Он мечтает, что война кончится, поедет и женится. Мы очень близкие были. Всю войну помогал он. И я ему помогла... Когда молодой был, в самый первый бой испугался. Намотал себе портянку на руку. Но сам он никак не мог левой попасть. Думал, мы его в медсанбат отправим. А у нас так «самострел» писали — латинское СС и называли «эсэсовец». А мы пишем: пулевое, сквозное или там осколочное. А тут диктуем «СС», а он же не знает. Заходит командир полка: что такое? Мы: так и так, сам себе. Он не поймет, как узнали. Он же наматывал. Потому-что, если сам, то ожег обязательно, а ожога не будет если намотать... Мы начали этих подымать. Живой — помогаю. Кого там подымем, кого-то несем. 57 человек в лес отнесли. Казалось, что немцы добьют их. Вот так просидела сутки. Бинты кончились. Кому надо, я от другого отмотаю... Вот как с ним быть? Если его в медсанбат отослать, там же КГБисты. Малиновые погоны у них. Ни один гад в бою не был. Бой кончился — бегут. Выискивают, кто напугался. Ненавидели их солдаты, даже командование не любило... Бывало, подойдешь к человеку, у него ноги нету, как неживой лежит. А у нас стеклышко маленькое. Поднесешь — вспотело. Значит живой еще. Можно спасать. Нужно жгут наложить, повязку, чтобы кровь не вытекала. А тот лежит, лоб вспотел, значит живой будет... Был у нас солдат, пожилой дядька, и пацан, на вид 15-летний мальчик. Прилип к тому дядьке. Мы их Дед и Внук звали. В бою одном Дед испугался, пацана с собой увел. Явились КГБисты, взяли и увезли их на суд. А это самый жесткий суд был: обвинитель, судья, исполнитель. Показательный, чтобы мы боялись. Заставили тех яму копать. Нас всех подвели... Мальчик умоляет: не убивайте, я не буду больше бояться. Дед: это я убедил, я утащил, дитя пожалейте. Куда там! Убили, закопали, полк заставили пройти. И вот Толя не видел все это, а ему то самое будет... Не обезболивающего, ничего нету, рана живая. Бинт наложили, она присохла. А на завтра ему перевязку делать. Разбинтовываешь, рвешь вот так. Там всякого доставалось. Ругали, кричали, зубами скрипели. Я плакала. А они: ничего, дочка, рви. Рви сильнее... Ну значит, вызвали командира полка. Тот говорит: оставляем, сами лечите. Являются КГБисты, кто-то донес уже. Забирают с собой. А полковник: нет, я командую, это мой подчиненный, это я отвечаю, мой чин выше. Вы на свою ответственность? На свою ответственность! Вы не возьмете солдата... А у меня до сих пор пацан этот перед глазами. Так он плакал, умолял этих. Я их не могла любить, ненавидела... Мы подлечили его. Начал в боях участвовать. Золотую звезду получил. Немцы на нас. Пулеметчика убило. Толя за него и как начал кость. Они падают — он перестает. Поднимаются — он снова. Потом солдаты опомнились, видят немцы пошли. Он бой спас, а так бы убили его... Это ж больные люди, и миской в тебя запустят, потом извиняются. Мы не обижались, ни сестры, ни врачи тем более. Подойдешь, живого места на нем нету. Лежит забинтованный и не двигается. Потом кричит и рвет бинты на себе... Толю на следующий день в медсанбат отвезли. Он в лицо раненый был. Говорит: я тебе писать буду. Ты напишешь мне?.. 3. Бой кончился, вышли на околицу, немцы далеко отступили, а там дома идут, коттеджи. Команда была в один дом зайти. Госпиталь в нем организовать. 27 человек в этот дом вошли... У меня коллега-медик был. Должен на пятый курс идти. На два года старше меня. Один год не закончил, но тоже лейтенант. Мы вдвоем в батальоне были, всю войну вместе, с одного котелка ели, все ухабы вдвоем... Час-два тихо, потом бегут за мной. Стоят солдаты, никто не хочет входить туда. Окна у коттеджа высокие и видно небо там. Чего меня позвали? Кто-то стонет. Подсадили, я влезла, а там он сидит. Немецкое кресло такое. Голова известкой обсыпана. Обошла его. Глаза стеклянные и кишки висят... А потом мы на Кенигсберг пошли. Он стеной обнесен был. Сказали, в 5 атака начнется. А там все немцы, сила мощная. Налетают самолеты, бомбят, подымаются, следующие и так волнами. Отбомбили, начинают катюши. А катюши бьют, это только слышать надо. Летят огненной стеной. Но мы не лежим, стоим, наблюдаем. Наши ж бьют. У катюши звук такой: ж-ж-ж, как железо об железо, дикий звук, но это как музыка... Там в углу стонет, а как туда дойдешь? Я так по стенке, по стенке: там нога лежит, голова, там куски. Нельзя подойти было. Вот он — 27 человек командного состава. Я после войны долгие годы мяса не покупала. Дочке уже десять было... Отбомбили самолеты, катюши отбили, начали стену пушки бить. Гаубичные тяжелые пробоин много сделали. Потом стали пушки обыкновенные и пехота поднялась. Над нами снаряды летят, мы под защитой. Немцы опомниться не успели, а тут пехота, почти без боя снесли... Я замуж мечтала выйти, близких же отношений не было, я не так воспитана. Я с мальчишками жила, адаптация у меня сильная. Я понимала, если буду с ним что-то, то дети будут — я уеду, а его убьют... Лёня, сапоги намокли! Он найдет где-то новые, может с убитого снял. Но несет сухие. Как что — так Леня. А как затишье, то Леня иди вон: Толик пришел... Я не позволяла! Мечтала, когда война кончится, мы поженимся, будут дети, будем вспоминать, как воевали... На следующий день километров за 20 поехали. Нас по немецким домам расселили. Когда ехали, на балконы смотрела, там цветы везде. Назад на попутной. Пойду, погляжу, где там кладбище. Они все равно люди были, а может там наши кто... Я девочка, а там солдаты одни, блиндаж, или землянка, или просто под небом. Лёнька возле меня ляжет, чтоб не приставал никто. Как пес сторожевой. Сами понимаете, как девочкам, бывают дни такие, вокруг солдаты, а он плащ накинет, воды где-то достанет. Только поглядит, уже знаю, что надо... Подошла, а он: помоги, спаси... А что ему поможешь, у него кишок нету, вон там валяются. Ну, помощь окажешь, ну, укол сделаешь. Человек же убит считайте. Что я ему, кишки вставлю? Вот так я без двух осталась, у меня такая обида, так больно было... ДВА 1. ...стою у стену кенигсбергской, хоть бы какая машина попутная. До части-то километров 20. Гляжу, едет такая, что начальников возит. Думаю, увидит — обязательно гад остановится. Каждый тебе комплимент кинет, или «выходи за меня замуж» шутит. Это ж начальник, а начальники думают, что им все можно. Останавливается. Выбегает подполковник. Хватает меня в охапку. А я не поняла: что такое? Поглядела, знакомый. До войны мы студентками были, воинской частью стояли. Балы новогодние были. Эти ходили к нам — командование. Он все за мной мотался. А я же девчонка была. В шесть лет в школу пошла. Братья пошли, а отец говорит: ее возьмите с собой. Меня просто так посадили, а потом увидели, что знания есть — зачислили. Тогда восемь-девять в школу ходили. Я одна такая маленькая. Потому что не с кем было оставить. Он все ко мне приставал: замуж за меня выходи. А я еще сопливая: че ты ко мне лезешь? А я с девчонками из общежития была, меня даже тошнило от него. А ему лет этак... Казалось, он такой дядька. Вон девочек больших сколько. Чего ты ко мне? Я тебя полюбил! Мало ли, чего ты полюбил! А я сопливая: вообще смелая такая. А это он меня схватил. Надо ж и тебе здесь быть! Вот скажи, это судьба? Я говорю: нет, не судьба. Знаешь, я всю войну о тебе думал. Понимал, что ты техникум закончила, значит, тебя куда-то взяли. Думал в госпиталь, ну никак не в пехоту. А чего ты здесь? В атаке были. На кладбище ходила. А ты? Ну, и наши были. Начали: такого знала? Знала... Погиб... Такой погиб... Тот выбил... Часть, которая у нас стояла — никого нету. Последние здесь погибли, а то все новые. А я уже командую этой частью — командир полка, подполковник. Теперь не скажешь, что сопливая. Выйдешь за меня? И теперь не выйду! А почему? Потому что не сопливая! Сколько тебе? 28. А тебя? 21. Больше на пол года, чем 21. А мне как раз 28. Жениться надо. В академию еду. Бои кончатся. Сдам полк. В Москву отсылают. А мой брат тоже командует! Я за ним была — он 4-й, я 5-я. Тоже в академию едет. Этот убеждать начал: что ты в общежитие. Там у тебя отец живет, еще сестра с двумя детьми. Он знал, в каких условиях мы жили. Тебе бы обуться! Шинель снимешь — тебе не во что будет одеться. А я в академии. У меня оклад большой. Буду женатый — дадут комнату отдельную в общежитии. Питание там. В мединститут мечтала? Поступишь. Питаться там будешь. Обуешься, оденешься. Выходи за меня! Да ладно, выйду. А чего я одна буду? Но я любила, а тебя не люблю. И не полюблю. Ты должен знать это. Я однолюб. Я тоже однолюбка. Все, я выйду. Только знай, что я тебя не люблю. Полюбишь. Дети будут, семья будет, забудешь. Ты ж ему не изменяешь. Его нету. В общем, убедил он меня, подвез. Стоит дивизия чья-то, не наша, а дальше идти — уже наша. Хотел до медпункта, а я говорю: не надо. А чего? Все знают, что у меня были два человека близкие. Теперь скажут, что за погонами погналась. Те лейтенанты, этот подполковник. Пешком пойду. Ну иди. Я тебе перевод сделаю. Сейчас же сделаю. На это дней 5 уйдет. Я за тобой заеду. Вместе в Москву поедем. Там в ЗАГС пойдем. Ты мою фамилию должна взять. Чтобы в общежитии комнату дали отдельную. 2. Иду, значит, по поселку, мимо той дивизии. Попадается мне настоящий капитан. Прицепился, как болячка, идет за мной. Чего тебе надо, отцепись от меня. Он: остановись, сказать что-то хочу. Не отцепится, пока их часть. Скажут: видишь какая! А меня знали, уважали, любили меня. Ну, давай сюда отойдем. Давай отойдем. Знаю, что не отцепится. Сильный хлопец, молодой. Я к столбу стала. Он говорит: выходи за меня замуж. Я говорю: да ты что! Я тебя не знаю, ты меня не знаешь. Знаешь, какая я? Знаю! Откуда ты знаешь? Я ж военная, может я со всеми здесь была? Я все о тебе знаю! Знаю, что два друга у тебя было. Один погиб, один... Откуда ты знаешь? Две наши дивизии в одном корпусе. Мы всегда в одном месте воевали. Я тебя еще под Минском зимой видел. Ты на лыжах ехала, где-то нашла, чтобы пешком не идти. Ну, и что ты видел? Вот я о тебе думаю, а ты мне здесь попалась. Я тебе не попалась — отцепись от меня. Он как схватит меня, к столбу жмет. Сильный такой... Таких еще не видела. Если бы все меня жали, чтоб со мною было. Скажи да — отпущу. Не выйду за тебя! В мыслях уже институт, в Москве буду. Скажи да! Ну, да! Только отцепись. Он отпустил. Ты учти, я тебя на слове поймал. Лови, лови, чокнутый какой-то. На следующий день получаю письмо от этого, что полком командует. Написал, что дня два-три, дадут команду отозвать, в санотдел назначат. Ну ладно: не по любви, то по уму замуж выйду. Любить все равно никого не полюблю. Я того сильно любила. На следующий день вызывает меня штаб полка. Дают мое дело уже запечатанное, в санотдел вызывают. Выхожу — стоит попутчик с машиной такой маленькой. Вам куда? В санотдел, а он в Кенигсберге. Садитесь, подвезу. Начальник санотдела, подполковник-кавказец, взял мое дело, пошел куда то. Часа два ждала. Выносит, дает назначение в какую-то дивизию. Чего в дивизию, мне же в полк? Нет, в дивизию. Такая команда. Обязана подчиниться! Дивизия идет в Союз. Значит, вас там уволят, освободят от службы. Выхожу, опять этот с машиной. Куда? Вот в эту дивизию. Дня два ее догоняли. Остановились где-то в поселке на передышку. Подъезжаем к штабу. Выходит этот капитан. Я тебя на слове поймал. Ничего ты не поймал. Мы через всю Восточную Пруссию уходим, будем ждать эшелоны в Польше. Наши пути не сходятся с ихним — наши пути шире. Идем неделю, две идем. А он меня умоляет. Я ж никого там не знала. А он мне и кушать несет, и на машину посадит. Все равно за тебя не выйду. В Союзе не будет счастья. И всё, до свиданья. Не думай даже! Ну, ладно, до Союза дойдем, там видно будет. Это он такой настойчивый. Думаю: в Союз поедем, к Косте в Академию пойду. Найду его. Скажу, что такая вот нелепость получилась. Я все же в институт мечтаю. 9 мая уже. Садятся. Столы. Командование всё. Человек 200, наверно. Солдаты отдельно. Комдив объявляет тост за победу. 5 минут молчания за погибших. Сели. А этот все ко мне пристает. Хоть сделай вид, что согласна. Я друзьям сказал, что женюсь. Перевод же он сделал. В Союзе буду свободна. Не буду за него выходить. Комдив объявляет, что данной мне властью, молодая семья сложилась. Капитана такого-то и лейтенанта такую-то объявляю мужем и женой. И тут все началось. Он ко мне, я от него. Поцеловать хочет. Чужой мне совсем. Ну, я его месяц знаю: такой обходительный, не такой нахал, как там показался. Потом мы в Польшу пошли. Весь полк по домам поселили. А мы же муж и жена, мы у полячки одной. Я захожу до нее, комнату мне показывает. Счастливая, аж готова обнять. Мы ж капитан и лейтенант, а там по 10 солдат в каждом доме. А ей повезло, она посчитала. Зашла в комнату. Показываю кровать. Чего одна? Две надо! Полячка мне: пани саветка, пани заменжна. Я потом поняла, что это значит. Лепечет: нельзя спать отдельно. А он стоит, улыбается. Что ты улыбаешься! На полу спать будешь. Ладно, буду. Проходит день, два, май проходит, июнь, август, а мы все ждем эшелон. Уже сентябрь — какой институт! За эти пол года он себя положительно показал. А я все: не выйду за тебя. Мы ж здесь в одной комнате. Ну и что? А если я жила по 10 человек в одном блиндаже. Сама себе в уголке. Все равно не будешь моим мужем. А потом начальник его, подполковник, тоже кавказец, начал... Он же сказал ему, что я еще с ним не была. А тот уже в годах был, у него дочь, такая как я. В Союз поедем, там калеку любая девушка схватит. А он, погляди: молодой такой, надежный. Я его всю войну знаю. Обеспечена будешь. У него училище военное, выше пойдете. Не выдумывай, будь его женой. Скажи, как он сумел вот это сделать. А он: у него узнай — я не скажу. Ну ладно, буду твоей женой. Скажи, как сюда попала? Мы ж в одном поселке стояли. Поехали в санотдел с этим кавказцем, а он кавказец и тот кавказец, язык общий нашли. У нас был мотоцикл трофейный, немецкий новый с коляской. Мы ему мотоцикл дали, он нам приказ. В тот же день в полк повезли. Ночью встали, поехали. А днем уже в санотдел. Теперь вот сентябрь кончается, уже месяцев семь вместе. А нам только эшелон подали. Вывезли в Харьков. Тоже по домам расселили, меня опять с ним. Думают, что давно жена ему. У хозяйки остановились — на следующий день поглядела, как там живут. Куда уже институт! Слушай, а чего ты не хочешь быть моей женой? Что я, плохо к тебе отношусь? Нет. Мне бы сапоги солдатские, хоть я и лейтенант... Он мне сапоги и шинель. Все такое новенькое с иголочки. Он мне и кушать. Такой заботливый. Еще и начальник доказывает, что он положительный. Будешь, как у Бога за пазухой. Он меня, значит, на следующий день в ЗАГС. Уже начало октября было. Тогда стала его женой, а через год у меня дочь появилась. С мужем до 92-го по частям моталась. Я медпунктом заведовала, а он командовал. У меня тоже большой стаж. Была пенсия персональная. Потом на его перешла от военкомата. Знаете, о чем все время думала? Что вот тот погиб. За ним только и тосковала. А за этим и не жалела. Я ж его не любила. Хотя, он мне все условия создавал. Внимательный очень, семьянин. Как у Бога за пазухой жила. Не хотел, чтобы я работала, хотел, чтобы дома сидела. Зачем мне дома? У самого Полюса: Губа Оленья, Губа Щитовая, зима 12 месяцев... ОДИН Я-то уехала, фамилию поменяла. Только в 70-м опять в Москву переехали. Получаю письмо от него неожиданно. Как раз пошли эти коллективы ветеранские. Искали, находили, потом ездили на боевые места. Всех звали, а меня не звали, потому что не знали, где я. Я ж у полюса была. Он в Одессе институт уже закончил. В День Победы в Ташкенте еще в госпитале был, потому что ему ж в лицо попало, а там госпиталь челюстной. Эту пулю через нёбо удаляли, чтоб на лице незаметно было. А у него и правда на лице ничего нету. Как ты и что ты? Хочу семью твою увидеть, дочь. Я же написала, что у меня дочь. Видишь, ты какая: а у меня сын моложе твоей. А почему? Я тебя 5 лет искал. А чего ты меня искал? Ты же девушке какой-то писал. Думала, на ней женат. Да не было никакой девушки. Я эти письма писал, тебе давал читать, а потом сжигал, потому что любил тебя. Ты Лёню любила, а я рядом был. Не было у меня никого. Я о тебе мечтал. Только через 5 лет женился. Теперь в Одессе живу. Ну и стали: он сюда, мы туда ездить. В 85-м он в Соединенные Штаты уехал. А сын его Миша в Москве учился в мединституте. На дочке моей женился, тут остался. Толя в Сан-Франциско жил. Писал мне оттуда такие вот письма. Потом я их сожгла. Милая Зоечка, я не знаю, за что мне такие льготы здесь, мы там изгои, какие у нас льготы. Бесплатно тебя не повезут, обзовут. Я никогда бесплатно не ездил, хоть и Золотую звезду получил. Какие у нас льготы? Никаких! А здесь за что мне такие? Я ведь не воевал за Соединенные Штаты, мы только союзники были. Ему пенсию богатую дали. И на жену дали. Жилье дали — сто метров. У меня даже фото есть. Комната его, зала общая, одна спальня для мужа и спальня для жены. Он мне писал: продай все, переезжай с детьми ко мне. Пока у меня поселишься, чего тебе там сидеть! Не захотела: могила мужа у меня здесь. Муж уже умер тогда. Перед смертью признался, что подполковнику моему полевой почтой маленькую гулечку на письмецо послал пряма из санотдела. Написал: такую-то такую-то не беспокой, она моя жена, и уже беременная. Какой же ты, подлец! Я так обиделась. Что ж он обо мне подумал. Он мне: ты такая же, совсем не изменилась, еще лучше стала. Повзрослела. А я ему талдычу, что не люблю тебя. Я любила и всё. Когда здесь эта каша началась, деньги не платили, Толя мне посылки высылал ежемесячно. Или звонит, девять цифр называет. Я в банк иду с Мишей, код называю, мне дают сотню долларов. Мне это подмога была. Все годы вот эти он помогал нам. Миша в институте учился, платно учился. Это все он, вот такой вот, видите. Быстро время идет. 20 лет пролетело. Вот и Толи не стало. Мне бы могилу его увидеть. Я ж его уважала, любила как человека. Его Миша хоронить полетел... ВЫДОХ Зал международных перелетов аэропорта Домодедово. Точнее то, что от него осталось. — страшно... страшно было... — так ярко... зачем так ярко... слепит... — наверно брат щенков заберет, только бы у племянников аллергии не было... — здесь тоже устроят грандиозную помойку... — мам, а счастье оно такое зыбкое, оно ведь хрупкое, мама... — мы ж 50 лет с ним прожили... Сережа... — я ее очень люблю, но она, наверно, не захочет связать жизнь с калекой... — раньше хоть война как война была, а это... — мам, у тебя их пятеро было... а у меня одна... — у войны свои методы, хорошие они или плохие... — хлопчик такой симпатичный был... — я был циничным грязным ублюдком... как было хорошо... — ты обещала, если меня не станет, и ты умрешь... — почему зима такая холодная... где мои ноги... — а мне и вспомнить нечего... — поразительной красоты мужчина! Женщины в обморок падали... — а может и правда отдохнуть пора... — надо просыпаться, надо просыпаться... — каждого из вас я мог бы назвать отцом... — я вас всех люблю! Комната допросов ФСБ. Следователь и молодая восточная женщина. — ...а гранаты взрывать муж учил? — Учил. Я всё это умею делать. — а вы знаете, скольких ваш муж убил... — Убил... — За что он их? — Его убить хотели... Вот и он убил... Диктор федерального телеканала. 24 января 2011 года в московском аэропорту Домодедово в зале международных прилётов произошел террористический акт. Примерно в 16:32 в толпе встречающих произошёл взрыв, осуществлённый террористом-cмертником. Здание аэропорта окутано дымом. Людей эвакуируют через аварийные выходы. На месте взрыва обнаружены останки предполагаемого террориста. На данный момент число жертв возросло до 35... ...они жили долго и счастливо и умерли в один день. КОНЕЦ (октябрь-декабрь, 2012) в тексте использованы материалы проекта «Живая история»: интервью, собранные волонтерами ЦМИ ТОТЕМ (Украина, Херсон), материалы уголовных дел, находящиеся в свободном доступе в сети, новостные ленты СМИ.    (редакция от 19 декабря 2012 года)

Категория: «Пьеса на свободную тему»

Просмотров: 104 | Рейтинг: 0.0/0

Всего комментариев: 0