В Запорожье проснёшься – пассажиры плацкарта спят.
Не открыты ларьки «мороженое», но уже продают виноград.
С верхней полки, за часы принимая браслет:
сколько времени? – спросят спросонья, а времени нет.
Дрогнет свет на столе и на полке, и в этот момент
виноградной иголкой кольнёт ускользающий след
станционного утра – сто лет заполняя вперёд
виноградной прохладой с платформы. И поезд пойдёт.
Он пойдёт не спеша, осторожно (сто лет впереди),
виноградной иголкой покачиваясь в груди.
Медно-рыжие всхолмья откроет за окнами Крым,
ожерелье вагонов нанижет на нитку жары.
И тебя же на нитку нанижет куриным божком,
поведёт побережьем, по вогнутой нише пешком.
Проходи, где готовит Анзор ежедневный шашлык,
где тебе ювелир в серебре подарил сердолик.
В сумку брось акварель – и забудешь о ней, как всегда,
выпивая коктейль – где и воздух, и кровь, и вода –
что миндаль золотой. Розовеет мускат Карадаг.
И седой Карадаг неизменно берёт карандаш.
Коли удочку пристальных дум далеко-далеко
он закинет легко в перламутровое молоко –
на ладони уловом и дом, и Кучук-Янышар
(на вершине, над галькой шиповника ветки шуршат).
Кисть руки винограда – кисть беличья. Акварелист
выливает на белый зернистый светящийся лист
все, что видит вокруг, сообщая бумаге морской
акварельную рябь киммерийской своей мастерской.
Проплывай Киммерию на вылет, ныряй с головой –
это цвет проливается в цвет акварелью живой.
И поэтому ты не художник, ты только стаффаж –
в Коктебельский босою стопою ступая пейзаж.
А вернёшься на север в своей центробежной строфе –
очевидное тянется время, как серый трофей.
День сбивается с ног, завершается год-фаталист.
Выжимается горькое слово на бежевый лист.
Ставишь чайник заварочный на можжевеловый срез –
колыбельные птицы : ту-туу-ту – запели не здесь.
В сердцевине июля кольнёт и заноет – смотри:
прошивается жизнь виноградной иголкой внутри.
|