Предлагаю на конкурс в номинации «На перепутьях и росстанях Понта, В зимних норд-остах, в тоске Сивашей…» свою подборку стихотворений. Это отрывок из большого цикла, посвященного Крыму.
Крым
Ялта. Гурзуф. Симеиз. Ореанда.
Что ни созвучье - то выплеск таланта.
Что ни названье - то тысяча брызг:
Керчь! Кацивели! Форос! Кореиз!
Ялта - легчайшая пена морская,
Словно с бокала с шампанским стекая,
Солнечным бликом легла у воды,
Вольно раскинув земные плоды.
Грозный Форос устремил свой фонарь
В сумерки Греции, в древнюю марь.
Звук Ореанда, увы, парфюмерен:
Приторен он, франтоват и манерен.
То ли названье коварное: Керчь!
Корчатся в нем и кручина, и смерч.
В слове Гурзуф - налетающий ветер,
Фыркают флаги и плещутся сети,
Гулкое эхо удвоило “у”,
Груди утесов держа на плаву.
Как целовалась волна в Кацивели!
Словно колхидские пели свирели!
Слаще “Шанели” шашлычный дымок,
Злато кефали струится у ног.
Или пьянящее слово Массандра:
Привкус магнолии и олеандра.
Жгучий, текучий настой янтаря
В винном, карминном ларце сентября.
А Коктебель почему-то созвучен
С крабами, с визгом рыбачьих уключин.
Тут литераторский люд колдовал.
Отсвет его - сердолик и опал.
Гаспра, Массандра, Мисхор, Симеиз...
В гору ль карабкаться, падать ли вниз,
Перебирая шальные дары
Странного рая по имени Крым.
Коктебель. У дома Волошина
Пляжный, вальяжный, ухоженный,
Пришлый шатается люд.
Шумно у дома Волошина –
Пьют, зазывают, поют.
Пир без оглядки, без просыпа,
Черни златой торжество.
Что нам до замка философа,
С тенью косматой его?
Бедствуя или богатствуя,
Власть или душу любя,
Все мы здесь так, променадствуем.
Я выпасаю тебя.
Глянь – это римское торжище,
Кафа иль Пелопоннес!
А над темнеющей площадью
Щурятся боги с небес.
Пылью эпох запорошена,
Словно маяк, день за днем
Светится башня Волошина
Еле заметным огнем.
Сгинули грозные Големы,
Пали империи – но
Это пространство намолено,
И животворно оно!
Чувствуешь, как по-особому
Дышится, любится здесь?
Словно кольнуло, и оба мы
Враз принимаем, как весть,
Тайные льдинки подвздошные –
Стрелы живой темноты.
…Кто там с мансарды Волошина
Смотрит на нас с высоты?..
Коктебель. Джаз
Игорю Бутману
Твой саксофон медоточив и рьян,
Он рассыпает комплиманы дамам.
Охальник, пересмешник и смутьян,
Он тискает их музыкой, и в самом
Лихом своем пассаже, на лету,
С девиц срывает юбочки и топы.
И мир летит к чертям в твою дуду,
Под пряные, дурманные синкопы!
Вся околесица фиоритур
Приправлена шаманством и свободой.
Мы в предвкушеньи стрел твоих, Амур,
И замираем в ожиданье коды.
И чудится, что выплывает тень
Из домика невдалеке у сцены.
Я верю, ей по нраву дребедень,
Где звук и страсть легки и самоценны.
И тут вступают гулкие басы,
Кровь кипятя и раны растравляя.
И в целом мире никакой попсы
Не может быть, покуда есть такая
Всезнающая музыка; и путь
С ней прост и ясен, и почти нестрашен.
И тем, кому открылась эта суть,
С волошинской мансарды кто-то машет.
Гурзуф. Буря
От наших ног до самого горизонта
Ворочалось то, что именуется Понтом.
Раскачивая далекий парус, оно ворчало,
И взрывами брызг обрушивалось на причалы.
А нас с тобой подымала волна иная,
Мы спорили колко, себя и мир проклиная,
Друг друга почти ненавидя, надменно, гордо
Потягивали коньяк и воротили морды.
А море темнело, и бурею пахло дело.
И ты мне бросила фразу - задеть хотела,
Да чтоб побольнее - и я тебе в тон ответил.
Но шквал налетел, и слова мои вырвал ветер.
Ты бросила фразу другую, еще несносней.
Ты жаждала поединка, разлада, розни,
Ты резала по еще незажившим шрамам.
Да чайки тебя заглушили немолчным гамом.
И тут ты - я знаю! - хотела сказать такое,
После чего бы не стало у нас покоя,
После чего мы бы вряд ли выжили оба.
Но громом и градом разверзлась небес утроба.
Втянув тебя под навес, за стены и стекла,
Я только спросил: "Родная, ты не промокла?"
А волны катились, сорвавшись со всех катушек,
И небо гремело и целилось в наши души.
Но тихие ритмы джаза, слегка вздыхая,
Нас обволакивали, словно оберегали,
И ты отвернулась: "Возьми мне еще креветок!",
Как туча, громыхнувшая напоследок.
И успокоилось небо, и море стихло,
И отпустили нас темные воды Стикса,
И снова с тобой сидим мы, почти безмолвны,
На берегу Тавриды, вбирая волны.
Чуфут-Кале. Закат
Этот закат поставлен, как мелодрама,
Для единого зрителя – для меня.
В горном театре Крыма, среди бедлама
Скал и вершин возникли столбы огня.
Не мелодрама – трагедия! Эпопея!
Облачная гряда подсвечена, как орда
Гуннов или монголов; и, пламенея,
Хищно мерцает над нею одна звезда.
Витязи в белом летят и летят без звука
В рубке смертельной, в клинописи лучей.
И, запусти я в небо стрелу из лука –
Вызову ливень копий и сверк мечей.
Что же сегодня мне предрекают боги?
Славу или забвение? (Смерть – ничто!)
В горном театре Крыма, в пыли дороги,
С ними я равный; и лет мне, поди, за сто!
Но, чем сраженье длительней, тем мрачнее.
Рыцарей белых уже поглощает тьма.
Тлеет костер, и при тихом его огне я
Тихо схожу с ума.
Симеиз. Волна
Волна опаловая, волна агатовая,
Слюдой заваливала, на мол накатывая.
С горой заигрывала, притворно-ласковая,
Вуаль индиговую свою споласкивая.
И, на колени к камням запрыгивая,
Как бы в смятении себя разбрызгивала.
Затем, усталая, на миг откатывала -
Волна опаловая, волна агатовая.
Везде раскиданы мазки неистовые:
То малахитовые, то аметистовые,
В рассвет свинцовые, в закат - рубиновые,
И бирюзово-аквамариновые.
А ночью море аспидно-черное,
В его узоре стекло толченое,
И, гривой пенною пошевеливая,
Лежит мадонною боттичеллиевой.
А по утрам оно золотистое,
И крабы мраморные ползут, посвистывая.
И вновь русалкою шумит патлатою
Волна опаловая, волна агатовая.
Весь океан, берега покусывая,
Лежит, поигрывает своими мускулами.
Еще немного, и впрямь излечится:
От человека, от человечества.
Балаклава. Домик у моря
Вырываясь из города, как из дурного сна,
На заре мы себя обнаружили в домике на
Берегу Тавриды, где залпами бил прибой,
Где тянуло тебя на сон, а меня на бой.
Как Садко, я полез в пучину, и ядовитый скат
Так долбанул кретина, что я чудом доплыл назад.
Ты руки заламывала и прикладывала к вискам.
А потом мы гуляли по винам да шашлыкам.
Ты обгорела, и моря простор для тебя постыл.
Ты то и дело в Питер рвалась - не хватало сил.
Но на закате, в кафе, переждав жару,
Ты о креветок и пиво гасила свою хандру.
Я изучал тебя: как ты плаваешь, как ты ешь,
Я целовал тебя поперек, и вдоль, и впромеж,
Тобою и морем я до конца моих дней пропах.
А спорили мы, словно дети, - о пустяках.
Мы засыпали под визг и топанье сотен крыс,
Словно их стаи во имя Гаммельна шли на мыс,
В топоте этом дрожали и домик, и вся скала.
Я говорил: "Это ежики, детка!" - и ты спала.
А вокруг, как в агонии, рушился белый свет.
Чавкая, пожирал человечество интернет.
Бомбы сыпались. Башни падали. Пел Кобзон.
А я тихие звездопады вплетал в твой сон.
А во мне все было предельно обострено,
Словно длилось одно феерическое кино,
Где я сам на экране, не смыслящий ни черта:
Я, от смерти уплывший, вошедший в твои врата!
| 
