Книга "Память предметов" - собрание стихотворений, написанных в период 2011-2014 гг. В книгу включено 50 стихотворений. Преимущественно городская лирика (при этом город выступает как неотъемлемая часть лирического пространства, постоянный контекст существования самого текста). Кроме того, в книгу вошел «Крымский цикл», написанный в августе 2012 г. в Коктебеле.
* * *
Мальчик с удочкой сидит.
Рыба прячется под камень.
Он возьмет ее руками,
и она заговорит
с убегающей волной
на своем морском наречьи.
Станет мальчик частью речи.
Станет рыба тишиной.
* * *
А на дорогах легче было встретить
Бога, чем человека…
М. Волошин
Горечь степной полыни
в древних степных местах
чувствуется и поныне.
Мир, сотворенный в глине,
держится на китах.
Все на местах, как прежде –
стоит напрячь глаза:
бродит по побережью
старец в холщовой одежде,
молится на образа.
Рядом - тропа сквозная,
полынная, кочевая,
ведущая вдоль реки.
Об этой дороге знают
боги да рыбаки.
* * *
Каждый раз, когда долго протяжно звонил телефон
у соседки за стенкой, я видел такую картину:
молодой человек, свой последний потратив жетон,
к уху трубку придвинул.
И, волнуясь, считает гудки, и ломает графит,
и сигнал за сигналом уходит последняя осень.
И другой молодой человек, неопрятный на вид,
ошивается рядом. И скоро он трубку попросит.
А соседка два года как стала примерной женой
и уехала в дальние дальние дальние дали,
мне оставив на память гудки за картонной стеной.
Каждый раз я их слушал. Но вот и они перестали.
* * *
Между мной и тобой облака –
нет прочней и печальней стены.
Ты глядишь на меня, чудака,
с той стороны.
Смотришь, как я хожу-брожу,
пальцами бороду теребя,
в полудреме стишки жужжу
про тебя.
* * *
Память предметов прочнее, чем
сами предметы. Взгляни хоть на этот стул
в комнате. Моя рука на твоем плече,
монитор полчаса как выключился, уснул.
Или этот угол - раковина, шкаф,
тени рисуют вальс как в замедленной сьемке.
Случайно открывший двери будет неправ,
как стажер-механик, засветивший пленки.
Разгоняйся выше - предметы хранят тепло.
Мальчик с девочкой фантик усердно прячут,
чтоб через десять лет раскопать, разгрести стекло,
прочитать: "Love is... all you need" и никак иначе.
* * *
Господи, пророни
хоть слово. Из этого Слова
мы вырастем бестолково,
случайные дети твои.
Забывшие Аз и Ять,
забывшие все заветы,
но в первородном ветре
умеющие разобрать,
в раскате морской волны
твое негромкое «Амен».
Из вод появляется камень,
как голос – из тишины.
* * *
Все, что осталось у меня своего -
это фамилия, начинающаяся на Че,
старое дедушкино трюмо,
да ангел, приютившийся на плече.
Левом ли, правом ли - черт его разберет,
когда стоишь перед зеркалом. Важно то,
что я еще слышу, как он ревет,
когда в комнате становится вдруг темно.
Я и сам ревел бы, если б жил впотьмах,
разобраться пытался бы, но не мог
в своих левых/правых плечах/руках,
отражающихся в потрескавшемся трюмо.
* * *
"В сердце такая боль,
словно уходит флот..."
М. Никулина
Разом все корабли
отходят от берегов
опустевшей седой земли.
Песнями моряков
пристань еще гудит,
глушит растущий стон.
Пусто уже в груди,
выбелен горизонт.
Юноша с маяка
шлет сигнал в пустоту,
в белые облака,
в горькую немоту.
Море молчит вдали,
тихое, как слеза.
Если закрыть глаза -
море внутри болит.
* * *
Как будто в поисках сюжета
в потемках шарится прожектор
и, натыкаясь на бродяг,
зовет собак.
А мне бродяги эти милы:
они продрогли и простыли,
они столпились у столба.
Труби труба,
рассказывай протяжно, гулко
об этих темных переулках,
где разбивая фонари
не ждут зари,
где твой герой, напившись в доску,
бредет по городу Свердловску,
сливаясь в темноте ночной
со всей страной.
* * *
Вдохновленный рябиновой осенью,
в иностранном двубортном пальто
гражданин с выразительной проседью
уезжает на белом авто.
Будто можно уйти безболезненно,
расписаться в листе обходном,
сдать на выходе ножики-лезвия
и покинуть пейзаж за окном.
* * *
…И как до границы с Китаем
До лета сейчас далеко.
А. Сопровский
Пять лет держаться, все же закурить.
Свой голос слушать в телефонной трубке.
Мне не о чем сегодня говорить,
но все же говорю. А в промежутки
между словами залетает снег
сугробами ложится и не тает.
До лета далеко, как до Китая,
и, кажется, что можно лишь во сне
стоять, курить, не надевая куртку,
или сидеть на каменном крыльце,
от солнца щурясь.
Дым по переулку
летит и растворяется в конце.
* * *
Так подбирал слова,
что предпочел тишину.
Встал, чтоб разжечь дрова,
босиком подошел к окну.
Посланный вдаль сигнал
вернулся назад с лихвой.
Встал, растопил, узнал
в собеседнике голос свой.
* * *
До тех пор пока штурман твой совсем не сошел с ума,
и ему не грозит по морским законом виселица или тюрьма
на безлюдном острове, доверь ему целый флот -
он справится, выдержит, выстоит, доплывет.
Чтобы не сомневаться - завяжи черной тряпкой ему глаза.
Ты увидишь, как руки его поднимают по памяти паруса,
как вслепую ведет он шхуну среди островов,
приговаривая в полголоса: "я ко всему готов".
До тех пор пока штурман твой знает родной язык,
не перешел еще на птичий щебет и звериный рык
от отчаяния, доверь ему выбор морского пути:
кораблям, ты знаешь, негоже стоять взаперти,
как и их капитанам. Не бойся, взойди на борт.
Ровно в полночь штурман покинет безлюдный порт,
ориентируясь по свету призрачных маяков,
приговаривая: "я ко всему готов".
* * *
Посреди июльской ночи
вдруг цикада застрекочет.
Скрипом выдавит слезу,
покачнется на весу
между музыкой небесной,
между музыкой земной,
между чудом неизвестным,
между лирикой сплошной.
Струны дергает чуть слышно,
как бы песенки не вышло.
* * *
Женщину обнимаешь, держишь, как воробья –
кажется, будто сердце одно сплошное
пульсирует, бьется под пальцами у тебя.
И от этого так хорошо, смешно и
немного страшно. Держишь ее в руках.
За окном в это время снег, фонари, аптеки.
Вот об этом только и нужно писать в стихах:
о женщине, воробье, фонарях и снеге.
* * *
Голубиная почта. С утра связь есть.
Но нет адресата. Считай, напрасно
не то что благую – любую весть
посылать. К тому же еще и опасно:
исходя из прогнозов туман такой,
что на птиц нападает хандра и редко,
кто из них прилетает к себе домой,
предпочитая свободу клетке.
Голубиная почта. С утра есть связь.
Иногда птицы даже приносят сводки
с полей. Но разобрать эту вязь
под силу только, если выпить водки.
Впрочем, все бессмысленно, все одно
и то же: если есть возможность
в стороне держаться – гляди в окно,
не выходи,
соблюдай осторожность.
Голубиная почта. Пропал сигнал.
Плевать на это.
И все же, все же
как ни крути, но сигнал пропал.
От этого прямо мороз по коже.
И такой туман, что хандра, хандра.
Птицы совсем потеряли дорогу.
А была еще, кажется, связь с утра.
Но не было адресата. И слава богу.
* * *
Воду из родника
выпьешь за три глотка
прямо с лица земли,
чтоб капли на грудь стекли,
чтоб изнутри не жгло
краешками стекло.
Воду прольешь на грудь,
чтоб выдохнуть и вдохнуть.
* * *
Мои сны о тебе горьки на вкус.
«Подожди» – срывается с языка.
Если это и есть пресловутый блюз,
то мне эта музыка не легка.
Иногда в моих снах ты меняешь черты,
но я умею тебя угадать во всех:
подойдя к человеку, я знаю, что это ты.
Тебя выдает выражение глаз и смех.
А еще ты мне снилась совсем цветной:
с радугой в волосах, с радугой на лице.
Я проводил по оранжевому рукой,
до ультрамарина доходя в конце.
В том сне (когда позже мы шли с тобой)
я видел свое отражение в зеркалах:
постаревший, лохматый, почти седой.
С радугой, оставшейся на руках.
* * *
Город, как кашель – выходит горлом,
выходит с кровью, выходит горем,
горчит и вяжет. Грачи у лужи
кричат и машут, и лезут в уши
осипшим криком глухих окраин.
Идут ребята, глаза руками
закрыв. Но каждый стреляет метко:
один – папироску, другой – монетку.
Окликнут в спину: «Пацан, послушай!
Вали отсюда!». Грачи у лужи.
И ты отвалишь в пустом трамвае,
до парка. И дальше, не открывая
глаз, на трамвае проедешь город,
который, как дождь, льет тебе за ворот,
который всем этим тебе и дорог.
* * *
Жизнь даруется как тайна –
нищий с кепочкой в руке
песенку поет печально
на французском языке.
Остановишься послушать,
кинешь в кепку четвертак
за раздерганную душу,
крепко сжатую в кулак,
за потрепанный в полоску
с белым воротом пиджак,
за мотив такой неброский,
за… да в общем, просто так.
Просто жизнь тебе случайно
приоткрылась вдалеке
в этой песенке печальной
на французском языке.
| 
