Подборка стихотворений из разных циклов (книга еще не закончена, написано несколько циклов)

Посреди травы, посреди травы он лежит ―
Голову на бок не повернет,
Где у травы середина ― где у травы бок.
Как лег, так и смог ―
А не смог ― кто ему скажи,
У травы нет ног ―
Рта травы ― за нее ― жужжит: 
У травы все живы ― у травы ― все живы.

***
Если четырнадцать человек — это две недели людей,
Значит, я один день,
Я — один день?
Этот куст так костисто пуст,
Как туманом полностью обезлюден город,
Сорок лет мальчик жил и смотрел, как гусь
Достает перо и вставляет его за ворот.
Самый мальчик маленький на земле
Не может больше расти. 
С пяти сантиметров до десяти город был для него высок и долог,
Сантиметров с одиннадцати до семнадцати старухи его любили,
С восемнадцати до пятидесяти — с ним никто не говорили — не говорили.
Гусь — на стол, а мальчишка — в лес,
Так бескрыло на дерево влез,
Что перо на макушке встало,
прибавляя не рост так вес,
Упало.

***
Посадили меня на осла и везут, и везут — и Везувий становится ближе. 
Соглашают они до конца меня, соглаша— соглаша — юсь быть выше для — 
Для кого-то, может быть, — ниже. 

Ноги здесь мои не достают меня, и меня — и меняют, считая неслышно.
Имени ни одного не скажу не лю — не любимого, без которого я —
Без которого я бы выжил. 

Мальчик, девочка, иди сюда, приходи — подойди  — подойдите, седые детишки. 
Вы таки — такие же, как и я, и кричались вы в те дни в тени того дня —
Дня, когда я всех вас услышал. 

***
Ведь я смотрю не на тебя ―
На то, как русла рек мелеют,
На то, как высыхает пол в апреле
От ветра, сталкивающего две балконных двери,
На то, как вытирают стол в больнице
Или скребет ночами дворник,
Вдыхая спирт и сына в рукавицы.
На то, как остывает каша
У матери в промерзшей кухне,
Наматывающей месяцы на спицы.
На то, как оседает пыль на солнце
И плачет в паутине муха,
Готовясь в Рай, а не в паучье брюхо.

Ты смотришь прямо на меня,
Не видя, как на теле сохнет платье,
Как мнется белая – от снега – простыня.

***
так много холмов ― так много лесов
как же все это вынести ― как же все это вынести
куда ни пойдешь ― везде холмы и леса ― холмы и леса
даже если стоишь ― рядом стоит холм или лес
даже если скажешь слово― оно уйдет эхом в лес ― хом ― ом ― в ес ― эс ― с― с 
тук-тук ― кто в холме лежит ― кто в лесу сидит
нас нет дома ― нас нет дома ― у нас нет дома
пуганая сова ― нестриженая голова ― и кусок чего-то знакомого
из стволов кровь идет ― кровь идет ― засыхая березовым соком
ни до кого нельзя уже долюбиться ― только дозвониться
из-под земли гулом жжет ― абонент не доступен ― трубку не берет
а в лесу праздник ― и хоровод идет ― и хоровод идет

***

Дом, в который нас привели,
Оказался слишком маленьким,
И нам пришлось жить снаружи.
А в том маленьком доме рождались какие-то люди,
Они стучались изнутри, а мы открывали им дверь снаружи,
И они заходили в гости.
- Какой у вас дом большой, - говорят. - Сколько метров?
- Мы не считали, все идем, а он не кончается.
- Так это можно у вас много маленьких домов поставить,
  И все тут будут жить, все поместятся.
И они расставили у нас маленькие дома,
Оттуда тоже стали появляться люди. Они стучали, 
И мы уже не успевали им открывать. 
Только откроешь одну дверь, так уже колотят в другую, а в третью — звонят.
В нашем доме стало столько людей, что мы уже не помещались,
И когда в триста седьмую дверь снова постучали,
Мы впустили гостей, а сами зашли в их маленький дом.
И оттуда больше не выходили,
И никому — не открывали — в наш маленький дом — никто — не стучал.

***
Если будет смеркаться, куда мы пойдем?
И как ночью мы дом тот найдем, где ждет нас собака?
И кого мы оставим на нем?
И кого ― мы оставим ― на нем?
Или снова  Его позовем?
Или  снова ― Его ― позовем?
Но Его ― предадут ― только ― завтра.
Если крест ― это дом, то куда мы пойдем?
И кого ― мы оставим ― на нем?
Мы на ощупь идем ― мы ― на ощупь ― идем ―
И на ощупь нам ― лает собака.
***
И воют, и качаются старухи на ветру,
Уже доска кончается, сейчас я упаду.
И затевает первая — а где же дед — мой — дом?
Вторую слышно громче — и сына — нету — в нем. 
Никогда со двора я уже не уйду — третья воя в ветра поддувает,
А четвертая — землю ногой причитает —
— Где все люди — где все люди — где все люди —
Раз и два и триводит руками — дочери сыпет в подол 
И несет ей на стол — ягоды — какие твои годы — погодила бы ты.

***

Слон – в декабре – хоботом воду не пьет
Индийские реки – все – уже превратились в лед
И грабли взрыхлили спину от ушей до хвоста
Ступай погонщик Дима – очередь пуста

Эта вышка тянется не от хвоста до ушей
Ржавеет не от ноля метров до ста
А твердеет под ногами от пяти лет до двадцати двух
И холодеет ночью 

Комбинезон раздвигает застывшую борозду
Дима шершаво стекает
В индийскую – реку – ту

- Митя, опять извозился, быстро пошли домой!
- Мама, а как же слон? Замерзнет, он же живой!

Никуда – твой слон – не – денется
завтра с бабушкой пойдете в парк, 
и покатаешься .

***

И такая настала вокруг спина,
Что стояла из трех ни одна

Ледяное яйцо с красно ярким желтком
Так при тридцать семи закипает, что стекает
стеклом этот жар в скорлупе — стеклодувы его раздувают.
Раз и два, раз и два — раз на выдох, а шорох на вдохе.
Выходи ты одна из вспотевшего льда,
Раз желтком ничего не выходит.

Через десять минут не растает яйцо, из какого бы льда не рождалось.
Урожай соберет ярко красное дно, куда все это лето стекалось.

Через десять минут не растает яйцо, из какого бы льда не рождалось.
Ты же знаешь, что это яйцо изо льда — скорлупа его только взрывалась.

***
Я помню всех женщин,  которые меня не любили, 
И вспоминаю тех, которые будут меня не любить.
Я бы тоже хотел их не любить,
Но они первые меня – не полюбили. 
У одной из них вместо лица был длинный-длинный ров,
И я прыгнул в него, ходил по кругу, но так и не смог вылезти.
До сих пор стою в этом рву. 
У другой вместо пальцев были медузы.
Они всегда шевелились, будто ждали кого-то,
А я все не шел.
Но когда я появился, медузы уже уплыли.
У третьей вместо глаз были вокзалы,
На которых опаздывали и успевали тысячи людей.
Наверное, поэтому они меня не заметили,
Хотя я пришел к самому поезду.
У четвертой вместо рта будет лиственница,
И она не сможет меня позвать,
Потому что рот будет полон шишек.
Вместо пятой женщины будет  ничего,
Я так и скажу ей:
Ничего, что не любишь.

***
Моя маленькая мартышка, 
Я стою с тобой на остановке,
И нас никто не любит.
Хоть бы автобус остановился
Или супом запахло из ресторана,
Или бы мы попали на фотографию вон тех туристов.
Но они снимают реку — мы же в ней не отражаемся.
А смоковница уже зреет, хотя листьев еще не слышно,
Может, нас она пожалеет — и надкусит — не здесь — а выше.
Выходи —  говори—поскорей—не задерживай — 
Добрых — и честных—людей —
На златом крыльце сидели — тех — кого — ворошили —
Зазубривали — возбраняли — недоносили — на край положили — сапожник — портной —
Выходи — кто — ты будешь — автобус вот — твой. 

***
У твоего имени глиняный-глиняный звук,
Я говорю его –  и оно застывает.
Дедово блюдце крошится из рук.
- Маша, ты чашку разбила? Бабушка заругает.
Поди посмотри –  там бабуля вишню перебирает.
- Баба, баба! Ты где?
- Тута, я –  у сарая
- Баба, а ты не заругаешь?
Птичья добыча в компот улетает.
- Я чашку разбила, из сервиза которая.
- Маша-Маша, так ты до свадьбы приданое все растеряешь.
- Маша, не трогай осколки в траве – поранишься.
- Мама, не думай –  я знаю – я себе – приданое – собираю.

***

Сегодня так тихо, что завтра, наверное, будет бора

Мальчик в белом платье встает с утра
И на снегу двора выбирает прут.
Этот пустой, тот хомут – 
Этим его не бьют.
И высекает снег, как козу Сидора.

Это такси, а такси все ждут,
Море волнуется три за забором.
Как из шмелей-дверей выползают дети
И жужжат домой по красной дорожке,
Прижимая подарки и взрослых.

Пятно в ушанке бесследит по двору,
Невидимо белеет в стылой пене.
Не получился я уже к утру,
И больше пятен нет.
Проталиной в снегу бескрылая ворона,
Да и она в своем хвосте пуста.

Он прячется собакой в конуру
***

Когда включают свет в окне напротив,
То ты сидишь, как будто ты тут ни при чем,
Но начинаешь смотреть туда,
Где ходит в майке человек и курит на балконе,
Как будто это – тебя – касается

А ведь то и в самом деле меня касается,
Потому что я тоже выхожу – 
Нет – не на балкон, но в коридор
На босу ногу и смотрю в глазок
За старухой, которая живет напротив, - 
Седой фронтовичкой.
А она, как всегда, играет в удвоение себя
И повторяет:
Ну, что, мы сегодня пойдем гулять?
А мыться будем?
И я думаю - кто это "мы"?
Она же одна живет, а сын ее умер раньше нее,
Она мне рассказывала об этом.
Все жду – может, завела собаку,
И это ей она улюлюкает: 
Мы пойдем гулять,
Мы пойдем мыться.
Но ни кошки, ни собаки нет,
А "мы" – есть.
Да и все это чушь полная, 
Ведь я же была у нее в квартире,
Пропахшей геранью, супом и лекарствами.
Она живет одна,
А когда я снова стою в майке и трусах у глазка
На носочках, ноги мерзнут,
Дверь открывается, и старуха опять
Мыкает, мыкает, мыкает,
То я говорю себе:
Пойдем – отойдем от двери,
Подсматривать нехорошо.
Давай отойдем,
Пойдем – попьем чай,
Пойдем.

***
Все семена похожи на женщин, все плоды - на мужчин. 
Падает в землю, летит на рассвете мальчик, отец и сын, 
Отец уходит, сын уходит, мальчик остался один. 

Все города похожи на женщин, все моря - на мужчин, 
Мальчик смеется, зная, что вечен, люди играют с ним, 
Из всех картин смотрят на ту, где кто-то идет один. 

Все слова похожи на женщин, все паузы - на мужчин, 
Мальчик знает: мир толст, беспечен и точно неизлечим. 
Он говорит, что не будет смерти – просто будешь один

***

Из трафарета светом прохудились ноги,
Которыми беременела дверь еще вчера,
И лета не родил июнь, а мог бы,
Как изо льда яйцо та курица снесла.

И если лето вдруг троюродным не стало,
И гром оглох, и небо отцвело,
То жизнь ржавеет привкусом металла,
Чтобы нащупать лето двадцать третьего.

А то, что показалось длинноногим,
Так это сосны, падавшие в свет.
И быть хотелось с очень многими,
Но только с этими ногами – много лет.

***
Я начал сажать цветы,
Рылся в земле и представлял, что могу посадить все, что захочу. 
Хоть нежность, хоть объятие, хоть я тебя люблю,
Но в пакетиках с семенами значились только петунии и еще какие-то смешные слова.
Каждый день я ходил в цветочный магазин и покупал по одному цветку,
пока подоконник весь не заполнился горшками.
Горшки были зеленые, а цветы я покупал красные.
Красное дураки любят-когда-то мне мама говорила,
Вот я как дурак и просил у продавщицы дать мне – красных.
Я уже превратился в пахаря, только цветы не прорастали – 
ни один.
Тогда я разозлился и отнес их на помойку,
Они там стояли и мерзли в своих зеленых горшках 
Рядом со старым стулом, чьей-то пепельницей и матрацом.
Когда я ставил на асфальт последний горшок, меня встретила соседка 
И спросила: это чего это вы нам тут устроили?
Вы что не видите? - спокойно спросил я. – Это – сад.
Совсем дурной, - сказала бабка
И стала выкладывать какие-то объедки для уличного кота.
Но в холоде цветы тоже не прорастали,
Видно, совсем на меня обиделись.
С каждым днем горшков становилось все меньше,
Кому-то они оказались нужны.
Уже пошел снег, и я стал забывать о своем саде,
Хотя иногда поглядывал на пустой подоконник.
Собрал пакеты с землей, оставшиеся семена, лейку 
И решил вынести всю эту ерунду на помойку.
Валю мусор в бак и замечаю, что один-то горшок остался.
Ну, думаю, такой же идиот, как и я, - никому не нужный.
Наклоняюсь его пожалеть и вижу
Маленький росток с замерзшими листьями.
Я прячу его под пальто, грею, несу домой,
А навстречу соседка спускается, замечает горшок
и ворчит: вот дурной, нет, ну, вот дурной…