Весна – La traviata. Либретто. 
Воздух, вода, крапива, робкий гравий, малина, свет, дом, дыхание, тепло, стрекозы, тело, тополиный смех, музейная редкость, багульник, зеркала, воскресный день, тоненькая рваная тетрадь, слезоточивые улитки, роение атомов, ответы листвы, и если мне близка, как вы, / какая-то на свете личность, / в ней та же простота травы, / листвы и выси неприличность.

ЧАСТЬ 1.

ДОМ

1.
А.П.
мы могли бы в домике деревянном
в старой русе какой-нибудь где крапива
и малина созданы друг для друга
мы могли бы но никогда не сможем
я смотрела бы просто что ты я знала
бы что ты что рядом что все в порядке
что на грядке и время бы растворялось
в небывалой заводи от полива
в тополином смехе в лучах и каплях
и улитках нежных слезоточивых
я тебя и так бы но так сильнее
как умеют волны в часы прилива
чтобы теплый ты чтобы молчаливый
в них входил и плыл и ловил губами
мелких волн соски световые руки
доплывал и навзничь ко дну спускался
и в ушах звенело бы так смертельно
а потом бы мы возвращались в домик
ты сидел бы глядя на робкий гравий
сквозь меня 
почти меня ощущая
угощая воздух меня малиной
2.
я была бы воздухом и водой
ты меня дышал бы и пил и свет
излучал во сне потому что дом
где тепло и не наступает смерть
ты был дом и свет я глоток и вдох
мы б лежали молча прижавшись к
между нами вырос бы добрый бог
сочиняющий через нас стихи
и иначе быть просто не могло
ты мой дом и свет ты мой свет и дом
из окошка видно я за углом
снег не ем 
стою 
говорю «идем»

***
Тело мое, состоящее из стрекоз,
вспыхивает и гаснет тебе навстречу,
трепет и свет всё праздничнее и крепче,
медленнее поднимаются в полный рост.

Не прикасайся – всё это улетит
в сонную синеву и оставит тяжесть
бедного остова, грусть, ощущенье кражи,
старость и смерть, и всякий такой утиль.

Эту музейную редкость – прикосновенье
и фотовспышка испортят и повредят.
Можно использовать только печальный взгляд
долгий и откровенный.

***
ласкательным лучом по зеркалам
расчерчивая план захвата спящих
воскресный день – чуть тронутый пьянящий
растет под домом спит из-за угла
сосновый хвост и кто-то пишет фугу
по памяти и все еще во сне
поэтому так глуховато мне
так на ухо улыбчиво и туго
у фуги нет ни роста ни лица
она – летучий призрак кентервиля 
а может быть отца и брата Вилли
а может быть ни брата ни отца
бормочется как два часа назад
где все еще вчера и можно встретить
себя в окне в потустороннем детстве
и с двух сторон смотреть себе в глаза

***
Багульник зацвел фиолетовым светом
и вот иномирен теперь и лучист
кварцует всю кухню и пахнет бессмертно
весенним осенним дрожаньем свечи
багульник какой ты багульник какой ты
багульник багульник (как ты щегловит)
цвести очень больно ужасно спокойно
и ваза прозрачна и тоже болит
ведь ты не багульник конечно ты выход
сквозь это свечение в самую глубь
роение атомов собственный выдох
цветущими ветками взорвана грудь

***
Весна, неприличная женщина,
пришла, и смеется, и шепчет,
зеленую томную шею
склонив, наслаждается шелестом,
движением и копошеньем,
сквозь тело струятся и множатся
потоки, вода прибывает –
макушка затоплена, сваи
пробиты травой – как положено
жизнь больше и все покрывает.

***
Неочевидный, спрятанный в ответах
листвы, всей мордой лезущей в раствор
дверной, вопрос – простой, как воровство:
зачем все это?

Смиренный мусор позабытых дней,
«прожить все дни…» – уже не удалось же
(придешь домой – дневник на стол положишь
ко Мне!).

Вот тоненькая рваная тетрадь,
залитая какой-то темной дрянью.
Любой другой, дотронувшись, отпрянет,
не станет брать…

Там ничего такого, ничего,
что важно для других или прикольно.
Не открывай – мне снова будет больно
живой.