«Это не зов, не приказ, даже не приглашение. Вы можете пойти, а можете и не пойти. Вы можете просто слушать друг друга, сидя в разных углах зала – и связывает вас только взгляд.

   Когда вы идёте в паре под музыку, делаете «квадрат», «крест» или  «сэндвич», вы одновременно и принадлежите себе и не принадлежите.   Партнерша слушает партнера всем телом – не ушами и не корпусом, а каждым волоском на коже, она расслаблена, она доверяет. Партнер не просто управляет дамой, потому что дама не аппарат, чтобы ей управлять. Мужчина – само сердце нового существа, которое называется парой. Он ветер, а партнерша – шлейф.

   Контакт должен быть максимальным. У вас соприкасаются грудь и головы, ноги тоже время от времени касаются друг друга -  чувствуют! Не бойтесь друг друга, это самое главное – не бойтесь…»

   Мои подопечные танцуют. Ноги, спины, плечи, наклоненные к партнеру «домиком». Гардель поёт о «далёкой земле своей», на которой он хотел бы умереть, и о том, что лошадь, на которую он ставил, отстала от фаворита на одну только голову. Маленькая эстрада с более-менее ровным полом, в закутке парка, на дальнем краю платановой аллеи. Август, сезон перевалил за середину. За короткий двухнедельный отпуск нельзя научиться танцевать аргентинское танго по-настоящему, но можно вдохнуть его хмель и чуть-чуть, понарошку, опьянеть. Вообразить себя завсегдатаем маленьких портовых милонг. Несерьезные отдыхающие, не знающие, как убить время вечером, приходят сюда слушать старые ритмы, гитару и бандонеон, чтобы  потом пойти по набережной, в одиночку или с кем-то вместе, в смутной тоске, которая легко забывается. По сути, неважно, умеете ли вы танцевать. Проводить? Ну, разве что до набережной. Что ж, проводите.

   В это время суток работающие горожане обычно идут домой, а курортники – снова, в который уже раз за день, к песку и воде. На светлой песчаной полоске тоже происходит своя жизнь. Чебуречник тащит на немноголюдный уже пляж своё эмалированное ведро с жареными в масле огромными пластами теста с подобием фарша внутри – и всё это пахнет цыганщиной и разгильдяйством. Парочка пьёт дешевое вино из пакета, женщина откинулась на  пластмассовом шезлонге, положив руку на песок ладонью кверху. Мужчина в светлой рубашке сидит рядом  и льёт в одноразовый стаканчик красное сухое цвета шоколадной космеи, и в этом есть что-то библейское.

    Праздничный дух летних курортных городков - не для местных жителей,

мы ему подыгрываем, мы его аккомпанемент, а танцующие – это вы, да-да, вы, но танцующие уходят, а музыка остаётся, она продолжает звучать даже тогда, когда ни одна пара не выходит в салиду. Что вы говорите? Нет, спасибо. До свидания, нет-нет, не стоит, послезавтра встретимся на занятии.

   Ничего не произойдёт в моей жизни больше – будет всё то же самое, вот, к примеру, эти платаны, липы и  ели, странно  прижившиеся в нашем тёплом краю. Только уроки танцев,  только пары – чужой человек плюс чужой человек равняется танец, моё дитя, живущее несколько минут, одну недолгую танду. Смешно.

   Так я иду вдоль набережной, и все эти неумные мысли лезут в голову потому, что я устала, проголодалась и больше нет сил слушать Гарделя. Мой сезонный заработок – сплошные слёзы, из года в год ничего не меняется, но я и не хочу менять. Дочь уехала, ученики приехали, студия работает, лето движется к концу.

   Я не завсегдатай уличных кафе, но сегодня мне хочется передохнуть, сесть за столик, под зеленый навес с надписью «Туборг». Сажусь, поворачиваюсь вполоборота к улице.  Лимонад? Да, принесите, пожалуйста, лимонад. И больше ничего. Только лимонад.

Невысокие круглые фонари, стоящие вдоль набережной, похожи на огромные порции мороженого. Я сижу и наблюдаю за тем, как туда-сюда мимо меня ходят люди, праздные и деловые, разговаривают о тысяче разных вещей и ни о чём вовсе. Несут в пакетах  пляжные вещи, фрукты, книжки, запотевшие пластиковые бутылки. Пёстрый уличный мусор скапливается вдоль бордюров, всё отжившее свою короткую дневную жизнь сбивается к обочинам, чтобы потом исчезнуть в чёрном мусорном мешке ночи. Я скольжу взглядом по поверхности картинки – точно так же я рассматриваю на улице, проходя мимо, репродукции местных ренуаров, их ненастоящее, нарисованное море, столики, портреты посетителей уличных кафе, прописанные нарочито рваными и яркими мазками. Я нечётко вижу детали, только некие разноцветные штрихи, но нет резона заглядывать каждому встречному в глаза глубже, чем получается. 

   Странным образом мой взгляд останавливается на человеке, сидящем за столиком напротив, лицом ко мне. Это пожилой человек, мужчина, ему далеко за шестьдесят. Одет он во что-то летнее и светлое, на голове шляпа, ноги вытянуты в проход, рядом со столиком – тросточка. Седые усы, тёмные глаза, а подробности – нечётки. Было бы глупо, если бы я сейчас достала из сумочки очки специально для того, чтобы разглядеть его лицо.  Но он смотрит на меня. Сощурился, чуть запрокинул голову. Смотрит, не отрываясь. Я тоже, не отрываясь, смотрю на этого пожилого мужчину. Просто молча смотрю.

   И меня вдруг окатывает теплая волна, это происходит независимо от моего сознания. Чьи-то руки подхватывают моё тело, внезапно ставшее маленьким, кружат его, и пространство съезжает слева направо и вбок – я вдруг вижу нашу старую квартиру на Красном Проспекте в Новосибирске, где я родилась, а родители жили ещё вместе. Я вижу зеленую обивку дивана, продолговатое зеркало на дверце поцарапанного шкафа цвета тёмного ореха, и в этом зеркале – молодого мужчину, он смеется и держит на руках ребёнка в цветной распашонке. Лицо ребенка разукрашено метиленовой синькой, этот ребенок – я, я знаю это точно. Я вижу своё отражение в зеркале, противное лицо ветряночного чудища, и мне становится страшно, я плачу, а мужчина что-то напевает, тормошит меня, поддерживая подмышками, смотрит на моё страшное размалёванное лицо и повторяет: «Синенький цветочек ты мой, сиииненький!». А потом вижу бабушку, и себя уже постарше, классе во втором, и бабушка отчитывает меня: «Такая же лентяйка, как твой папенька. Тоже приходил домой и весь вечер валялся, ноги задрав к потолку!», и это чувство стыда за себя, за «папеньку», за бабушку, и вообще – хоть провалиться сквозь землю… А ещё фотографии: черно-белые, свадебные мамины фотографии, на них отец молодой, высокий, черноволосый. И ещё страничка в интернете, Викентьев Николай Витальевич, директор новосибирского завода номер 60. Тяжелые глаза, усы и залысины по бокам невысокого лба. Телефонный звонок – здравствуй, папа, не узнаёшь, может, лучше с вами на Вы, у вас была дочь, помните? – нет, этого не может быть, ну как поживаешь, да, да, если что-то нужно – звони.

   Я сижу напротив и не могу достать очки. Их и не нужно доставать, я ведь помню то чувство, когда я смотрела чёрно-белые фотографии, и мне достаточно этого. Здравствуй, мне сорок четыре, за спиной у меня два развода, дочь моя выросла и уехала на каникулы в Питер, я учу курортников танцевать танго, а дома пусто, и на кухне отклеиваются обои, и дверца шкафа – нет, не того, поцарапанного, но тоже старого, кухонного, еле-еле держится, а мне и наплевать. Смотри, вечер, и фонари похожи на мороженое, и мусор вдоль бордюров, и отдыхающие, и ты сам – отдыхающий, живёшь в каком-нибудь санатории, приехал вместе с детьми или пожилой женой, они все сейчас на пляже или в маленьком местном магазинчике, или уехали на экскурсию, да какая мне разница, где они.

   Или всё-таки рассмотреть его получше и убедиться, что это ошибка, но нет, лучше ничего не знать. Лучше просто заплатить по счёту. Посмотреть на него снова, запомнить эту фигуру, эту посадку головы и вытянутые в проход ноги. Улыбнуться еле заметно. Медленно перевести взгляд, сделать вид, словно я задумалась о чем-то другом, например, понаблюдать за мальчишкой, который учится кататься на скейте. Поглазеть на прохожих. Взять сдачу, не оставляя чаевые – пусть это делают отдыхающие. Просто встать и просто выйти. Поехать на автобусе домой, сесть на кухне, съесть что-нибудь без вкуса и запаха, долго смотреть в окно, на подъёмные краны вдоль побережья, на неровный зубчатый край горизонта. Ничего особенного сегодня не произошло. Просто взгляд, не зов, не приказ и не приглашение.   Хорошо, что я тогда не достала из сумочки очки.

*кабесео -  в аргентинском танго приглашение взглядом, без слов.