1
Сижу у костерка. Едва различимые на дневном свету прозрачные треугольнички пламени то тут, то там показываются из-под кучи наломанных сухих веток. Синий едва заметный дымок струится и быстро тает над головой. Заглядываю в котелок, и лицо обдаёт жаром, щиплет веки едким дымком, тяжелит их. Заливаю кипятком вермишель быстрого приготовления, завариваю в кружке чай. Солнце стоит почти отвесно, но лучи его сеются сквозь узколистые кустики, окружающие мою стоянку. Образуется лёгкая приятная тень. Прямо надо мной щебечут и перепархивают птички.
Очередной мой побег. Остался далеко позади вечерний вокзал, гул голосов, потом мелькание пристанционных огней за окном вагона, тонкое позвякивание ложечки о край пустого стакана на столике, непрестанное хлопанье дверей, ритмичный, как бы догоняющий грохот колёс. Внезапная тишина остановки где-то в степи. Крупная звёздная россыпь ночного неба, стеклянный настойчивый звон цикад. И дальний нарастающий шум встречного поезда, переходящий в грохот и вой. Ослепительное блистание солнца поутру в пустом небе. Чёрные, осыпанные солнечными искрами тополя. Летящие на встречу решётчатые опоры линий электропередачи. Медленно двигающиеся в некотором отдалении, поворачивающиеся белые домики.
И случайно подслушанный разговор, даже не разговор, а так, обмен репликами. В переполненном вагоне кто спит, кто читает, кто вяжет. Одна немолодая женщина с полным рябоватым лицом безотрывно смотрит в окно поверх голов пассажиров. К ней обращается сухонький старичок в очках, набравший целую кипу газет:
-Дать вам газетку?
-На что мне?! – удивляется женщина.
-Небось, скучно так-то сидеть?
-А и хорошо. Сидишь да глядишь. Так бы и ехать, и ехать. До куда денег хватит.
Вот и ко мне пришло такое настроение – ехать и ехать, до куда денег хватит. Ничего не предпринимать, бросить повода. Пусть жизнь сама выносит куда вынесет. Устал. Чувствую, времени осталось мало, а сделать надо много. Нет, не сделать, а что? Понять? Сформулировать? Нет, что-то другое. Что? Эх, бросить бы всё: все обязанности, долги, проекты. И пуститься жить. Но как? Как жить? Опроститься, землю пахать? Бомжевать по белу свету? Или что?
Каждое утро просыпаюсь от настойчивого птичьего свиста и щебета. Открываю полог палатки, и вся шумная стайка с писком вспархивает, осыпая меня дождём желтоватых листиков, и, покружив, оседает на соседних кустах. Выбираюсь наружу и поражаюсь светоносной силе дня и окружающему простору (каждый день не устаю поражаться). Небо начисто продуто оглушительными предутренними ветрами, и вся его огромная лазурная полусфера пронизана золотой солнечной паутиной. И море, мерцающее сквозь солнечную листву, полно света. На его зыбкой поверхности тут и там вспыхивают и роятся золотые островки. С высоты, на которой я сижу, ближние прибрежные воды видятся зеленовато-молочными, полупрозрачными, с притопленными в них валунами, обломками скал, которые как бы кружатся в пенных водоворотах. Полоса прибоя не видна. До слуха долетает только неумолчный грохот и плеск. Весь каменный карниз, на котором стоит палатка, порос мелколистыми кустиками, по-осеннему уже поредевшими, а так же можжевельниками, очень тёмными, почти чёрными, костяные узловатые стволы которых торчат прямо из скал, где непостижимым образом крепятся многочисленными сухими ниточками корней, да так прочно, что ни за что не оторвёшь. Надо мною высоченные каменные столпы, желтоватые, причудливо изрезанные ветрами и ливнями, как где-нибудь в мексиканских каньонах. Летом здесь полно туристов. Следы их пребывания обнаруживаются повсюду. Но теперь, в октябре безлюдно. За неделю я не встретил никого. Кроме лис. Лис здесь хватает. И они почти ручные. В первую же ночь начисто вылизали котелок, подобрали все крошки с импровизированного стола, пытались прогрызть оставленный у палатки рюкзак. Одна живёт прямо надо мной, в расщелине. Несколько раз я видел, как она осторожно прокрадывалась туда сквозь редкие кустики, и мелкие камешки струйками текли из-под чутких лапок. Однажды я встретился с ней нос к носу. До лиски было метра два, только руку протянуть. Но она и не думала убегать. Лежит на боку, приоткрыв пасть и свесив кончик язычка, как небольшая рыжеватая собачка. Шерсть на ней повыгорела, свалялась. Без робости смотрит на меня и умненько жмурится, чуть поводя острыми ушками.
Целыми днями брожу у воды, или ползаю по склонам, по ослепительным кварцевым россыпям. Набираюсь солнца, тепла. Насобирал груду камней и рапан. Вот бы так и жить. Неторопливо, в праздности, в безмыслии, во младенчестве. Не рассудком, не волей, и даже не чувствами со всею их противоречивой сложностью, а простыми ощущениями. Ощущать прикосновение мира: ветра, солнца, песка, солёных брызг…
Ночью выбираюсь из палатки, сажусь на камень и созерцаю звёзды, необычное их расположение, очень высокий Орион. И как они двигаются, медленно появляясь откуда-то из-под меня, откуда-то снизу, из черноты пространства. Мириады миров. Обитаемы ли они, эти миры? Глупость! Разве они могут быть пусты?! Всё говорит о другом. Повсюду жизнь, жизнь не редкость, не исключение, а правило, обычное явление в космосе. «У Отца моего много домов». Разве это не потрясает, не наполняет восторгом и одновременно смирением?! Нет, человек не собственник, не накопитель и не хранитель рухляди, но обитатель пространства, беспредельных пространств.
Пообедав вермишелью быстрого приготовления, попив чайку, иду побродить, спускаюсь к морю. За эти дни натоптал целую тропу и основательно стёр подошвы кросовок. Придерживаясь за ветки кустов, осыпая потоки камней, съезжаю по крутому склону. Последние метры бегу во всю прыть, перепрыгивая острые камни. Врезаюсь в полосу прибрежного песка и завязаю, останавливаюсь, перевожу дух. Ближе к воде песок сырой, зернистый. Сюда уже долетают брызги, но до воды добраться не просто. Берег каменист, прибой сильный. Обычно я разуваюсь, закатываю штанины, и начинается игра. Море отступает, затаивается. Тогда по скользким камням быстро подбираюсь к воде, но краем глаза вижу уже набухающую, встающую выше горизонта волну, стремительно приближающуюся. Наскоро побрызгав в лицо и зачерпнув котелок, выскакиваю обратно, прячусь за выступ скалы. Вода в это время особо отступает, и я вижу, как по мелководью удирают крохотные крабики. Но уже через мгновение набегает пенящийся, ширящийся и всё нарастающий вал, притапливая валуны. Изумрудная громада налетает на камни, врезается в скалы и с грохотом рассыпается на несколько янтарных рукавов, завешивая воздух радужной водяной пылью. Яростные пенные буруны кипят на том месте, где я только что стоял. Весь я моментально пропитываюсь сыростью, сложным запахом моря, одновременно бодрящим и одуряющим. Чаще всего мне благополучно удаётся ускользнуть от волны, но не всегда. Несколько раз море настигало меня, валило, било о камни, волокло за собой. Я глотал солёную воду, сдирал бока и коленки. Но в общем море – добродушный зверь.
Долго бреду вдоль кромки прибоя, где на тёмных сырых песках быстро гаснет перламутровый глянец, из-под камней появляются и тают языки воды. Прыгая с камня на камень, забираюсь на гранитную плиту, вдающуюся далеко в море. Во внутренних изрезах и разломах плиты мерцают оконца воды, тихой, почти стоячей, едва заметно дышащей в такт со всею громадою моря. И вдруг натыкаюсь на человека. Он сидит над одним таким оконцем на корточках. Первый человек, увиденный мною за неделю. Молодой, не старше тридцати, в шортах и футболке. Он явно чувствует моё присутствие, но не оборачивается. Стараясь не шуметь, присаживаюсь, наблюдаю. На указательном пальце правой руки у него намотана леска, конец которой опущен в воду. Вода в оконце зеленоватая, прозрачная. И там, на дне, шевелятся водоросли, какая-то зелёная волосяная слизь. И очень осторожно, почти не шевеля плавниками, выходят из-за выступа скалы толстогубые глазастые бычки. Человек подводит наживку к самому рыбьему рту, подёргивает пальцем леску, дразня. Но бычки осторожны, а может сыты. Постояв у приманки, дёргаются в сторону, отходят за камни. И приближаются снова. Эта игра продолжается довольно долго, никому не надоедая. Наконец, передний бычок внезапно разевает рот, стремительно хватает наживку и столь же стремительно вылетает из воды. Не успев как следует трепыхнуться, он оказывается в ловких руках человека. Человек довольно оглядывается в мою сторону. Потом не спеша снимает рыбу с крючка и отпускает в бидон. Бычок даёт всплеск и затихает. Человек насаживает новую наживку, и игра возобновляется.
2
Возвращаясь на свою стоянку, издали замечаю лёгкий дымок, с беспокойством гадаю, что это значит, спешу. У костерка на моём раскладном стульчике сидит девушка, на вид лет двадцати двух-двадцати четырёх. В вельветовых брючках, в ветровке, босиком. Кросовки повешены на колышки у костра, дымятся. Рядом, на плоском валуне, лежит жидкий рюкзачок. Короткие каштановые волосы пушатся, ореолом горят на солнце. Она занимается тем, что портит на моём костре свой хлеб, до черноты обжигая его на прутике.
Нарочито шумно выбираюсь из кустов. Девушка прищурившись смотрит на меня. Прутик при этом перегорает, и хлеб падает в огонь. Вскрикнув, она вскакивает со стульчика, который тут же опрокидывается, хватает палку и, ловко ею орудуя, выкатывает из огня обугленный кусок батона. Осторожно берёт его, ещё дымящийся, твёрдый, ноздреватый, как асфальт, осматривает с досадой и сожалением.
-Подгорел немного, – говорит вместо приветствия. Пробует откусить, обжигается, пачкает подбородок сажей.
Хорошенькая. Черты лица немного мальчишеские. Острый, чуть курносый носик, небольшие карие глазки с искринкой. Смотрит умненько, задорно. Губки пухлые, но небольшие.Предлагаю свой скудный харч. Не отказывается. Ест молча, сосредоточенно. Потом осторожно, с любопытством перебирает мои «сокровища» - груду собранных камней и рапан. Показывает на ладошке небольшой плоский кварц, изумительно прозрачный с тонкой сверкающей на солнце сеточкой трещин внутри, в глубине. Робко спрашивает:
-Можно?
Киваю. И камешек быстро исчезает в кармане её брюк.
Знакомимся. Её зовут Ольга. Она ходит. Не путешествует, не странствует, а именно ходит, то есть переходит с места на место. В одном месте поживёт, переходит в другое, потом дальше. Ночует - где придётся, говорит, что привыкла. Ходит без всякой цели.
-Ну, наверно какая-то цель всё же имеется? - говорю с сомнением.
-Никакой, - отрезает Ольга и тут же добавляет, - просто хожу, сканирую пространство.
-На предмет?
-Поиск силы, но ведь сила не предмет.
-А-а! – догадываюсь, - вы последовательница Кастанеды?!
С интересом меня оглядывает. А вид у меня, надо полагать, как у Робинзона Крузо: гол, чёрен и волосат, интеллект чернорабочего, интересы в основном гастрономические.
-Не то чтобы последовательница… Хотя, конечно, учение дона Хуана значимая вещь.
-Значит, вы путешествуете в поисках силы?
-Ну, вроде того.
Мои слишком категоричные формулировки ей не нравятся. Она хмурится, но не уточняет, не снисходит до объяснений. А я между тем с наивностью простака продолжаю распрашивать. Приют девушке дал, накормил, теперь веду светскую беседу. Тем более, что Кастанеду, как всякий культурный чернорабочий, я читал, своеобразный мексиканский юмор дона Хуана оценил.
-Стало быть, - говорю, - вы – девушка-воин?
-В общем, да.
Смотрит с вызовом, не улыбается, серьёзно.
-Одинокий воин? – спрашиваю.
Опять хмурится, нехотя поясняет:
-Я вообще люблю быть одна. И потом, чтобы эффективно действовать в группе, необходимо сначала научиться действовать в одиночку. Скопить личную силу.
Вижу – девушка серьёзная. А она вдруг, насмешливо так глянув, осведомляется с улыбкой:
-Себя хотите в сопровождающие предложить?
-Нет, - говорю,- не гожусь, вся сила в бороду ушла. И, вообще, тоже люблю один.
Очень быстро переходим на короткую дистанцию.
-Давно ты так ходишь? – спрашиваю.
-С четырнадцати лет, как паспорт получила. На летних каникулах поехала к подруге в Ялту. Первый раз одна в такую даль. Мама не отпускала, даже плакала. Вот с тех пор, стало быть. Сначала просто так, мир посмотреть. Потом прочла Кастанеду, поняла – это моё.
-Так ты сама не из Крыма?
-Я москвичка.
-Оль, а парень у тебя есть?
Потупляет глаза, но не потому что вопрос смутил, думает, как ответить.
-Был. Но, знаешь, мне это не нужно. Я живу как воин, хожу в поисках силы с места на место, ерундой не заморачиваюсь.
-Отрешённо?
-Лучше сказать безупречно. Безупречность приводит к силе.
-А как же мама?
-Мама?- кривит губы, - Мама привыкла. Иногда я её навещаю. Да нет, на самом деле я и дома живу какое-то время, зимой в основном.
-Ну, а средства к существованию? Еда, одежда, транспорт?
-Да по-разному. Если жить безупречно, то всё само происходит. Как-то устраивается.
-И всё-таки?
-Будды, например, неплохо идут в базарный день, особенно в Москве.
-Будды? – переспрашиваю – Это как?
Порывшись в своём тощем рюкзачке, показывает искусно вырезанную из куска дерева фигурку Будды размером с кулак. Беру в руки. Большая голова, волосы собраны на затылке в узел, веки опущены, оттянуты мочки ушей. Вырезано тонко, отполировано до зеркального блеска. Работа китайского мастера да и только!
-Сама?
-Ну.
-Здорово. Тяжёленький, в руки взять приятно.
С неохотой возвращаю Будду девушке.
Потом до самых сумерек Ольга бродит где-то на побережье, а я делаю записи в записную книжку, собираю дрова. Дров по близости крайне мало. Сырые кустики не горят. Приходится собирать и выламывать отдельные сухие ветки. Иногда на берег выбрасывает обломки досок, деревянные ящики, ветви деревьев. Всё что горит, я собираю и высушиваю на солнце.
Заготовив топливо для вечернего костра, беру котелок и спускаюсь к морю. Чищу закопчённую посудину сырым песком.В сумерках возвращается Ольга с добычей. Приносил и кладёт в кучу добра сухого краба без одной клешни.
-Не довести, - с сожалением говорю я, - хрупкий очень.
-Я знаю, - отвечает она.
Садится на камень, приводит себя в порядок, расчёсывает подспутавшиеся волосы - на берегу ветер. От неё пахнет морем.Когда совсем темнеет, я развожу костерок. Должно быть он виден очень далеко на пустынном побережье. Пятнышко живого огня во мраке.
Чай завариваем в котелке и затем разливаем по кружкам. Обжигаясь, пьём в прикуску с овсяным печеньем. Свыкшись, почти не замечаем шума моря, грохота прибоя внизу, но чутко оборачиваемся на шорох побежавших камешков за спиной, настораживаемся.
-Днём человек беспечнее, - замечаю я, - к ночи, да в безлюдном месте в нас просыпается древний инстинкт. Притом одновременно и охотника и дичи. Мы становимся куда как более чуткими.
Ольга катает в ладонях горячую кружку, прислушивается. И я вижу, что она сосредоточена, черты лица обострились, глаза ушли во мрак, сделались зеркальными.
-Ночь избавляет нас от вещей, - говорит она, - днём наше внимание поймано вещами, сосредоточено на них. Поэтому наш мир ограничен миром вещей. Ночью этот мир вещей растворяется, становится пространством, неведомым, непостижимым.
-И всё-таки мы его как-то постигаем, - возражаю я, - по крайней мере способны постигать.
-Только не рассуждением. Тут бесполезно рассуждать, - снисходительно говорит Ольга, - скорее чуять, улавливать, схватывать, как знак, как послание нам от непознаваемого.
Незаметно её глаза меняют блеск, и лицо размягчается, делается озорным, задиристым.
-Ты умеешь распознавать знаки? – спрашивает она с вызовом.
-Может быть, - говорю я осторожно.
-Расскажи.
-Вот, например, такой случай. Еду я однажды в автобусе с дачи. С пакетами, с рюкзачком, уставший, поникший. Еду и вяло рассуждаю о бытовой неустроенности, о приближающейся старости. И вдруг заходит на остановке высокий худой гражданин с таким же как у меня узким длинным лицом, с настороженным взглядом. В такой же выленявшей ветровке, в таких же затёртых джинсах, в таких же кедах. И пакеты в руках. Только более старый и весь измождённый, усохший. Лицо в дикой щетине. И пахнет от него то ли луком, то ли мочёй. Потрепала жизнь бедолагу. Долго я на него смотрел, как он трясся в автобусе, как качался и гнулся, вися на поручнях. Места ему, конечно, не нашлось. Ещё и кондукторша на него наорала за то, что он ей вывалил горсть мелочи вместе с крошками. А потом до меня дошло – да ведь это же я и есть! Постаревший, осунувшийся, почти бомж. Растроился.
Ольга засмеялась. Смеясь, сделалась простодушнее.
-Это жалость к себе. Неизвестное тебя предупредило.
-Думаешь?
Она опять засмеялась.
3
Ольга обещала показать мне место силы – озерко скрытое в толще скал.
-Вообще-то, - сказала она, - место силы это или личная заслуга, или подарок.
-Ты нашла его сама?
-Это - да.
-А мне даришь? Я польщён.
Она улыбнулась. Сказала назидательно:
-Место силы это ещё и место испытания.
-Испытания чего?
-Испытания личной силы.
Что-то в её словах меня насторожило. И вот с утра отправляемся в путь. Довольно долго бредём по побережью, по чуть заметной тропе. Ольга впереди, я приотстав. За ночь заметно похолодало. Подул холодный ветер. Море грохочет внизу под нами. Оно потеряло свою прозрачность, не потемнело, а помутнело, сделалось белёсым, бесцветным. Чайки ныряют в волны и пронзительно орут. Постепенно тропа уходит всё выше и выше. Часам к одиннадцати поднимаемся на широкое плато, переваливаем его и затем по крутым уступам опять спускаемся к морю. Каменный склон уходит прямо в воду и окружён поясом белой пены. На высоте примерно пяти-шести метров обнаруживается лаз – дыра в скале чуть больше футбольного мяча. Ольга показывает, как нужно вставить голову и повернуть плечи, чтобы пролезть внутрь. Мне делается неуютно. Легко сказать – вложи голову. А что как застрянешь?! Сколько отваги или легкомыслия надо иметь, чтобы решиться на такое в одиночку?! Вставились, лезем. Ольга впереди, я за ней. Дальше – шире, свободнее. Протяжённая каменная нора, вся в кольцеобразных наростах и наплывах. Невольно приходит на ум сравнение с гигантскими окаменевшими внутренностями.
-Как в заднице! – шучу я.
-Чего? – оборачивается девушка – А-а, ну да, что-то вроде.
Нора имеет заметный уклон вниз, но за выступами дна не видно. Так от выступа до выступа головой вниз доползаем до ниже некуда. Под нами сырой песок и пенные языки воды. Слышен шум прибоя. Море накатывает с той стороны, бьётся о скалы, просачивается в щели. Ольга объясняет, что в этом месте нужно совершить быстрый и точный манёвр: сползти на песок, развернуться головой вверх и забраться в соседнюю дыру. Всё это надо проделать в тот момент, когда море отхлынет. Она сползает на песок, стремительно разворачивается и мгновенно исчезает где-то в соседней дыре. Настаёт моя очередь. Как только открутились пенные буруны на том месте, где только что лежала девушка, я решаюсь. Одним усилием вытряхиваюсь на сырой песок, поворачиваюсь лицом вверх и не верю глазам своим. Рядом с той дырой, откуда мы вылезли, - ещё две! В какую нырять?! А волна уже налетает, обрушивается на скалы. Подо мной закипает пенный водоворот. Ящерицей, которой внезапно отдавили хвост, залетаю в одну из дыр. Темно, тихо. Окликаю Ольгу. Ответа нет. А внизу подо мной кипение. Невольно делаю усилие вскочить и всем телом ощущаю хватку каменного мешка, больно стукаюсь головой и коленкой. Снова зову Ольгу и тут же в сумраке замечаю её. Она лежит чуть выше меня, на боку.
-Чего не отзываешься? – спрашиваю обиженно.
-А чего орать-то? – осаждает она меня спокойно.
Оказывается, мы оба нырнули не в ту дыру. Приходится проделать опасный манёвр ещё раз. На этот раз я оказываюсь впереди. Забираюсь в дыру и ползу всё вверх и вверх, обдирая локти и колени. Наконец, вываливаюсь в просторное помещение, лечу с полутораметровой высоты и грохаюсь на сухой хрусткий песок. Сажусь, ощупываюсь. Вроде цел. Тьма кромешная, хоть глаз коли. Ольга вываливается следом, отряхается. Включаю фонарь, высвечиваю довольно высокие неровные своды, наплывы стен. В двух шагах от себя замечаю воду - тёмная неподвижная лента, уходящая во мрак. Поворачиваюсь к девушке. Она сидит на камне и раздевается.
-Глубоко, - отвечает она на мой немой вопрос, - лучше раздеться.
Раздевшись, спрятав одежду за валуны, пускаемся в дальнейший путь. Идём по воде, очень холодной, почти ледяной, от которой ломит ноги. Местами она доходит до пояса и выше. Дно каменистое, идти приходится осторожно. Ольга отобрала у меня фонарик и идёт впереди, освещая путь. Фонарь прыгает в её руке, широкий пыльный луч мечется то по тёмной воде, то по сводам. Воздух застоявшийся, с кисловатым запахом помёта, но ни птиц, ни летучих мышей нигде не видно. Метров через сто выбираемся на широкий карниз и дальше идём посуху. Боком протискиваемся в узкую щель в стене, оступаясь, пробираемся каменным лабиринтом, который уступами ведёт вниз. Луч фонаря мечется среди каменных нагромождений. Ольга кидает его то под ноги, то на низкие каменные своды. Внезапно она останавливается.
-Всё, - говорит, - пришли.
Заглядываю ей через плечо. В пяти шагах внизу лежит то, что она называет озером.Это каменная купель метров двадцати в диаметре, почти правильной формы с низко стоящей непроглядной водой.
-Это озеро силы, - говорит девушка вполголоса, - здесь бывают странности.
-Например? – спрашиваю так же вполголоса, невольно прислушиваясь к ватной тишине каменного мешка.
-Разное - говорит она уклончиво.
-Надеюсь, вещи не пропадают? – шучу.
Обжигает меня взглядом, но не отвечает. Некоторое время стоим молча, созерцаем. Свод над купелью неровный, в каменных наплывах, но в нём явно угадывается что-то куполообразное. Не понять, что перед нами: сооружение или образование. Что-то мистическое, буддийское, или ещё древнее – ведическое, от сумрачных пещерных храмов с их ужасными многорукими божествами. Пожалуй, не будет ничего удивительного, если сейчас из какой-нибудь ниши выйдет свирепый шестирукий Шива и начнёт под бой барабанов танцевать свой ужасный паучий танец, выбивая массивной каменной ступнёй при каждом притопе облако доисторической пыли и сотрясая своды. Жутковато.Присмотревшись, замечаю по кругу тут и там наплавленные свечи.
-Зажечь бы, да спичек нет, - говорю с сожалением, - наверно это эффектно?!
-Спички здесь есть, - отвечает Ольга неохотно, - но зажигать мы ничего не станем. И задерживаться не будем. С силой не шутят.
Придерживаясь за камни, она спускается к воде, устанавливает фонарик отражателем вверх, отчего под сводом делаются серые сумерки. Оборачивается:
-Подожди, я искупаюсь.
С ужасом смотрю на чёрную непроглядную воду, и мурашки бегут по телу. Невольно восклицаю:
-С ума сошла!
-Да ладно.
Сильно отталкивается и ныряет «солдатиком». Долго тупо смотрю на образовавшийся под водой гриб. Потом хватаю фонарик, свечу в глубину. Но она непроглядна. Проходит не меньше минуты, прежде чем Ольга показывается на поверхности. Отдышавшись, кричит мне восторженно:
-Дна нет! Не достала! Жуть!
Помогаю ей выбраться. Лязгая зубами, она исполняет вокруг меня ритуальный танец людоедов.
-Дура! – говорю в сердцах, - а если бы ногу свело?!
Она не обижается, отстукивает, как азбуку Морзе:
-З…з…з…ачит а…а…кая су…су…дьба.
«Тоже мне, воин, - думаю про себя, - нагваль хренов!»
4
Час ночи. Мы с Ольгой сидим на каменистой площадке высоко над морем. В темноте моря не видно, но слышно. Доносится шум прибоя, размеренный, неумолчный. Ещё с вечера небо заволокло тучами, но дождь так и не собрался. Редкие звёздочки то тут, то там проступают и исчезают над нами. Справа доносится едва различимый звук динамиков. Там город. Всё побережье освещено причудливо, театрально разноцветными гирляндами. Там идёт ночная весёлая жизнь. Неужели весёлая? С сомнением говорю об этом Ольге. Она не отвечает, всматривается в черноту над морем. Потом совсем замирает, косит глазами куда-то вправо. Настораживаюсь и замечаю лису. Возвращается с водопоя. Внизу, возле базы отдыха прорвало трубу, под напором хлещет вода. Хлещет всё лето, и натекло целое озерцо. Жители из окрестных домов ходят туда с вёдрами, туристы пополняют фляги, ночами приходят пить лисы. Лиска наткнулась на нас, но это её не смутило. Бежит, тихонько и точно перебирая лапками, ни один камешек не стукнет. Свесив язычок, посматривает в нашу сторону. Пробегая мимо, жмётся к самому краю тропы. Выхватываю её лучом фонарика. Замирает, жмурится, шерсть на ней блестит. Делает прыжок и бесшумно уходит во мрак. Ольга бросает ей вслед мелкий камешек. Камешек горошиной гулко скачет по каменным уступам. И вдруг звук обрывается – полетел в пропасть, в море.
Сидим, молчим. Потом я философствую:
-Всё двуногое жмётся к жилью, к огням, дискотекам, цивилизации. Только мы, как отщепенцы, предпочитаем пещерную жизнь отшельников.
Ольга не отвечает, но слушает.
-А что говорит об этом дон Хуан? – спрашиваю.
Девушка взглядывает на далёкие огни.
-Дон Хуан говорит, что нагваль пуст, и эта пустота отражает не мир, но Бесконечность.
«Не мир, но бесконечность» - повторяю про себя, пытаясь постичь сокровенную глубину сказанного. Но представляется мне только темнота над морем, куда ускакал, улетел камешек. Хотя, нет, ещё возникает чувство безграничного пространства, страх перед ним и одновременно восторг.
-Да, - говорю я, - в сущности, что такое эта наша цивилизация? Цепочка огней по краю бездны, мрака.
-Дело не в красивых определениях, - говорит она нехотя, даже как будто с обидой.
-А в чём?
-В том. В том, что люди не оставили себе выбора, отгородившись цепочкой искусственных огней от… Не от бездны, а от жизни. Создали себе какое-то карнавальное окружение. Разве не видишь, как всё нарочито, неестественно, перекрашено. Как все кривляются и ломаются друг перед другом. Зачем? Можешь ответить?
Я гмыкаю, закатываю глаза. Благо темно и она не видит.
-Слишком надеются на свои протезы, на все эти пылесосы, тостеры, принтеры… День не могут прожить без электрической розетки. А вот однажды рухнет всё, вся эта их налаженная комфортная жизнь. Придёт кто-то и отключит розетки, скажет: «Всё, блин, кризис!» Или сами они отключатся, сломается там какая-нибудь главная пружина. Как в Чернобыле. И окажется человечество лицом к лицу с этой самой Бездной.
Она замолкает, а я бормочу себе под нос:
-Интересно, какое оно, это лицо? Наверно, отрешённое, как у каменной бабы, или вовсе не человеческое.
-Ну, а ты как понимаешь? – с вызовом говорит она, и глаза её сверкают во тьме, как у кошки.
-Да так же понимаю, - спешу её успокоить, - должен каждый человек рано или поздно остаться один на один с вечностью, отважиться без страха посмотреть в это нечеловеческое, а точнее безличное лицо. Мы с тобой сейчас только стоим на границе, но когда-нибудь, может, решимся. Накопим достаточную личную силу, силу доверия к Бесконечному.
Всю ночь громыхает страшный ветер, жутко гудит и воет в расщелинах наверху. С яростью отдирает палатку. Того гляди лопнут постромки и нас унесёт в бушующее море. Не спим. Лежим, слушаем ураган. Под утро постепенно ветер теряет силу, и мы задрёмываем. Просыпаюсь поздно. Всё тело как избитое. Жуткий холод. Налетают полосы жуткой мороси. Кое-как удаётся развести огонь. Заварив чай, иду будить Ольгу. Но она, оказывается, уже не спит. Лежит, глядя в потолок, толи думает, толи слушает. Приношу ей чай и бутерброды, и сам забираюсь со своей кружкой. Сидим, пьём, греемся.
-Погода портится, - говорю, - надо возвращаться в город.
-Да, - отвечает механически, но продолжает думать о своём.
-Есть куда? – спрашиваю.
-Что? А-а, да, ты не беспокойся. Думаю, побродить ещё, поеду в Артек, в Утёс. Там теплее, ещё купаются. Я долго в одном месте не люблю оставаться.
-А я пойду в город, к знакомым. Попишу дня два-три и, если погода не наладится, то поеду домой, пожалуй.
К полудню, собрав вещи, трогаемся в путь. Море неспокойно, всё рябое, в белых барашках. То и дело моросит дождь. Идём молча, не останавливаемся, не оборачиваемся. Тропа скользкая, опасная. У спортивной базы расходимся.
-Может, ещё встретимся, - говорит Ольга.
-Как две щепки в море, - возражаю я.
-Если дух захочет – он это сделает – убеждённо говорит она.
И когда оборачиваюсь, отойдя немного, делает мне ручкой.
-Чао!
-Бай! – отвечаю.
И уже иду не оборачиваясь.
|
